Светлана Алексиевич - Зачарованные смертью

- Взять! Джек, взять его! - слышу я веселую команду. На родном языке... Тихо, спокойно вокруг, никто не стреляет... - Взять! Джек, взять его!

ни кричали весело и озорно... Сорвали мой значок "50 лет КПСС"... Топтали его... Весело! Помню, что упали очки... Я не различал лиц... Только тени... Молодые, веселые тени... Они плясали вокруг меня... Как черти...

- Что ты нацепил, старая прирученная обезьяна? Старое чучело! В другой раз и колодки твои полетят. Победитель! Если бы ты не победил, мы бы сейчас баварское пиво пили...

...Я стоял возле своего дома и не узнавал его. Я забыл: кто я? Как меня зовут? Где я живу? Уже начало темнеть, а я не мог найти и вспомнить свой дом, пока дочь не увидела меня с балкона. Она побежала искать значок. Не нашла. Я лежал на диване с закрытыми глазами...

- Папа, - сказала утром дочь, - ты лучше не выходи на улицу. Почему ты плачешь? Я давно говорила: "Сними этот значок". Вечером отвезем тебя на дачу. Мама варенье варит, ты будешь огурцы поливать...

Старая прирученная обезьяна... Старое чучело... Ты слышишь? Тебе осталось только поливать огурцы...

Они все ушли: дочь и зять на работу, внук - в училище, жена была на даче - я открыл газ... Я хочу умереть коммунистом, я хочу умереть советским человеком... (Плачет.) Соседи услышали запах газа... Взломали дверь... Они думали, что я уснул, а не хотел умереть... А я завидую тем, кто лежит в земле. От души...

Не надо вам Ленина, а кого вам надо? Взял бы булыжник и бил витрины магазинов с чужими названиями. С чужими вещами. С чужим шоколадом... Что вы меня мучаете? Вам это нужно для литературного эксперимента, а из меня душу вынули. (Молчит.) Миленькая моя, нет-нет, не вставайте... Не уходите... Я до конца скажу... Мы Родину защищали! Родина есть Родина, какая бы она ни была. Они бы баварское пили... А не скорее бы изо всех нас мыла наделали? Мы Родину защищали! Но что бы мы сейчас ни сказали, вы затыкаете нам рот Сталиным. Это наша трагедия. Нет больше Родины! А мы ее строили тачками и лопатами. Днепрогэс месили пятками. Была у нас великая страна... На развалинах живем, на обломках... Помощи ждем. чужих сухарей... К нам привозили... Красивые немецкие машины, полные больших пакетов с крупой, сахаром, мармеладом... В толпу бросали... Люди бежали за фургоном, давили друг друга... Заманили яркими обертками, цветными бумажками... Вместо великой страны я вижу дикие племена... Ненавижу!

Много лет мне снился один и тот же сон - день Победы. Как мы красиво победили! Показывают по телевизору их супермаркеты. Их колбасу. Как будто мы не видели, что такое Запад. "Мы пол-Европы прошагали..." - пел Марк Бернес... Дали мне в прошлом году бесплатную путевку в санаторий. Там этот телевизор не выключают...

- Выключите его к... Не был я рабом! Не был! Очернили прошлое, оплевали. Сволочи! Безумие! Это безумие! Я был солдатом...

В психиатричку хотели отвезти...

А я помню другое время... Я помню, какие люди были в войну. Таких людей у нас больше никогда не будет! Я их давно уже не вижу. Не встречаю. Первое. что говорил солдат, когда выходил в операционной медсанбата из-под наркоза: а взяли ли ту высоту, под которой его ранило? (Плачет.) К Берлину шли... Через горы трупов, горы трупов лежали... По всей России... По всей Европе... Миленькая моя, рассказать нельзя... Три-четыре дня идей бой... Солнце печет, а его не видно, оно, как луна, из-за черных туч едва просвечивается... Техника горит, земля горит, люди горят... Целой земли нет... Убитых столько, что лошадиному копыту негде стать, а лошадь никогда не наступил на человека, даже мертвого. А тут они шли по трупам. Наши санитарные повозки... Услышишь, как зовут: "Братка, добей!", пока добежишь, он уже умер... Человек в одном месте лежит, а его оторванные ноги - в другом... Первые дни сидим в окопах, переговариваемся: "Я его никогда не видел, не знаю. Какой он мне враг, этот немец? Как мне в него стрелять? Это же такой простой парень, как и я. Надо ему растолковать про социализм, про буржуев. Он повернет штыки..." А потом мы увидели наших солдат, повешенных на столбах... х повесили и подожгли, будто это деревья, а не люди... Убивать стало не страшно... Перед атакой я кричал, я сам кричал: "За Сталина - вперед! За Родину!"

Эти люди, что сейчас живут, никогда бы не победили. Никогда! В газете читаю: разрезали на четыре части бюст Пушкина и пытались вывезти за границу... В чемоданах... Они не Пушкина везли, а цветной металл... Все променяли на джинсы, на чужие тряпки... На магнитофон, на банку кофе...

А я помню другое... Другое время и других людей... Попали мы в окружение... Политрук приказал: "Всем застрелиться!" Был очень солнечный день... Но есть сталинский приказ - советский солдат в плен не сдается, только предатели сдаются в плен... Я выбрал место... Помню, старый дуб стоял и рядом маленький насеялся, я погладил его по верхушке, еще подумал: "Он вырастет, и никто не будет знать. что когда-то его гладили по голове". Политрук был немолодой, откуда-то с Украины... Поглядел он на нас мальчишки... Фуражку снял... Сам застрелился, а нам приказал: "Живите, хлопцы!" Таких людей уже никогда не будет! Встретишь мать с дитенком... Бредут по снегу босыми ногами... В деревню свою возвращается, а деревню каратели сожгли. У них ничего нет, одно: у матери - сын, а у сына - мать. Это все, что у них осталось. Обнимешь ребенка, за пазуху под шинель спрячешь: "Родной мой! Хороший!" Все, что у тебя в вещмешке есть, отдашь, крошки от сухарей ему в ручонки вытряхнешь. Мы были вместе. Братья и сестры! Я думал, что так будет всегда... После моря крови, после моря слез...

Кончилась война... Я работал хирургом в районной больнице. Всех калек, всех тяжелораненых, которым некуда было возвращаться, которых никто из родных не забрал, распределили по разным городам. Домов инвалидов не хватало, новых еще не построили, они жили в больницах. Слепые, безногие, парализованные. Знаете, простыней нет. одеял нет. Покушать не всегда хватало... Нянечки, медсестры несли из дому все свое... И картошку, и простыню, и носки, и ложки... Все были вместе. Братья и сестры! А если человек умирает, то сидим с ним всю ночь. Чтобы ушел с чистой душой... Не в обиде, не в одиночку... Чтобы умер, как дома... Среди своих...

Я о своей жизни не сожалею. Хорошая была жизнь. Я тысячи людей спас. Сорок два года работал хирургом. А жена моя - акушер-гинеколог. Днем и ночью люди нас звали... И мы шли, ехали... На телеге, пешком... Не было у нас выходных, не было праздников... На Новый год пришли гости, их встречает наша пятилетняя дочь: "У папы - острый аппендицит, а у мамы - острое маточное кровотечение... Вернутся утром..."

А сегодня моя дочь мне говорит:

- Вы с мамой жили, как слепые. А я свободный человек. Пусть в магазинах дорогая колбаса и я не всегда могу ее купить, но я могу все сказать.

- Ты просто при мне оскорбляешь Ленина. Вот и все. Вся твоя свобода.