Мишкет Либерман - Из берлинского гетто в новый мир

Еще подростком Рубен покинул родительский дом. Его отец тоже был фанатиком. Хотел заставить его быть себе подобным. Трудовую жизнь Рубен начал пятнадцати лет чернорабочим на фабрике жести. Потом работал на стройке. Везде его использовали на побегушках, платили мало, ничему не учили. А он хотел освоить профессию. Наконец удалось получить место ученика в одной еврейской портняжной мастерской. Так он стал портным.

Его непреоборимо тянуло в рабочее движение. Семнадцати лет он стал членом Коммунистического Союза молодежи, девятнадцати? Коммунистической партии Германии. Все его свободное время принадлежало партии. Он был руководителем ячейки и инструктором на предприятии. Было у него много друзей, но не было подруги. Мне казалось, что Рубен страдал комплексом неполноценности. Он был очень сдержан по отношению к девушкам. Видимо, его смущало то, что он был некрасив, с больными глазами. Но парнем был умным, добродушным.

В 1933 году он оказался среди тех, кто отдавал все силы делу народа, кого фашисты преследовали, за кем они охотились. Уже в сентябре этого года он оказался в застенках гестапо и прошел через весь этот ад. При аресте штурмовики в его доме нашли записку, в которой были указаны место и время встречи с одним товарищем из подпольного окружного комитета партии. Нацисты привели его на это место. Находилось оно на Кайзер-Вильгельм-штрассе. Надо было перейти дорогу. В этот момент Рубен бросился под автомобиль. Он хотел отдать свою жизнь, чтобы спасти жизнь товарища. Таким был Рубен Розенфельд, простой коммунист, один из тысяч героев. Изувеченным его привезли в больницу и кое-как наложили швы. Но гестапо не удалось выдавить из него ни слова. Поскольку у него был польский паспорт, ему удалось через полгода выписаться из больницы.

Партия помогла ему бежать. Его привезли в Крым. Советские врачи сделали все, чтобы его спасти. Раны зажили, но он остался калекой. Рубен нашел в Москве свое счастье. Чудесная женщина стала его подругой жизни. Она подарила ему сына. Можно себе представить, какой это был счастливый отец! В конце пятидесятых годов я встретилась с ним в его берлинской квартире. Я была глубоко потрясена. Передо мной стоял страшный калека. Его спина была настолько согнута, что голова почти касалась пола. Но он был полон жизни и деятелен, как когда-то. В его квартиру все время приходили люди.

Нас постоянно прерывали. Приходили посоветоваться товарищи из территориальной партийной группы, из Национального фронта. В это время я беседовала с его женой. Родилась она на Украине, в Шепетовке. Умная женщина с приятной внешностью. По профессии? воспитательница детского сада. Теперь она отдает все время и силы мужу. Самоотверженно ухаживает за двумя мужчинами? взрослым и юношей. И с материнской теплотой относится к каждому, кто приходит в этот дом. В этот по-русски гостеприимный дом. Счастливая семья у Рубена, наполненная жизнь. Но его подорванное здоровье недолго выдерживало нагрузку, которую он на себя взвалил. В шестидесятых годах он умер.

Диалог перед театром

«Бронкс экспресс» продолжал свой путь. Уже целый год. Мы репетировали новую пьесу. Детектив. «Процесс Мэри Дуган». Ставил ее снова Гейнц Хильперт. На этот раз в Берлинском театре. Мне на год продлили договор.

Говорили, что Хильперт ставит пьесу по методу Станиславского. Так ли это было, не знаю. Во втором случае играли без занавеса, действие продолжалось и в антрактах, как интермедии. Место действия пьесы? зал суда. В интермедиях две уборщицы обсуждали ход процесса. Они смеялись над странными людьми, которых видели в зале. Все это без слов. Пантомима. Одну из уборщиц играла я. Мое имя, правда, стояло на афише, по мои друзья, смотревшие спектакль, не видели меня, ведь я играла только в антрактах. Они удивлялись и спрашивали меня после спектакля:

«Где же ты была? Мы тебя не видели».

«Зато я играла по методу Станиславского»,? смеялась я.

«Ах вот как!»

Они были разочарованы. Я? тем более.

Кстати, замечу, что этим спектаклем начала свою головокружительную карьеру актриса Сибилла Шмиц. После премьеры заболела исполнительница главной роли. Спектакль шел с аншлагом, давал хорошие сборы, снять его было невозможно. Такие вещи обычно шли год-два, вечер за вечером. Стали искать актрису, которая смогла бы войти в спектакль без особой подготовки. Шмиц играла в нем эпизодическую роль. Как я. У нас была одна и та же артистическая уборная. В один прекрасный день Хильперт зашел к нам, взял ее за руку и повел на сцену.

«Вот вам текст! Начните. Вы созданы для этой роли».

И он не ошибся! За два дня она выучила текст и после двух репетиций великолепно сыграла эту роль!

Однажды после спектакля я заметила две мрачные фигуры, слонявшиеся у актерского входа. Они подошли ко мне. Когда они оказались рядом, я узнала их. Это были два двоюродных брата из двух дюжин, имевшихся у меня. Я не могла удержаться от смеха, когда разглядела, как они нарядились. Будто персонажи какого-то водевиля. Один из них торговал старьем. Наверное, они брали туалеты оттуда. Специально для этого «бенефиса». Смокинги были номера на два больше, котелки сидели на затылке, галстуки? чуть ли не у плеча. У каждого? трость, которой то один, то другой стучал по асфальту. От смущения? Или чтобы меня напугать? Аллах ведает!

Начали разговор они весьма агрессивно. Тот, что был постарше, лет тридцати пяти, с лысиной? плодом изучения Талмуда в плохо проветриваемом помещении,? заговорил первым. Очевидно, ему это доставляло удовольствие. Может, его вдохновил спектакль? Все же впервые в театре. Но он, конечно, не признался бы в этом даже самому себе, ибо и это было греховно. И вот между моим кузеном и мной завязался следующий диалог.

«Как я вижу, ты хочешь во что бы то ни стало погубить своего отца? да проживет он сто двадцать лет! Может, объяснишь мне, почему ты это делаешь?»

«Нет, ничего объяснять не стану. Отца я губить не хочу. Да проживет он до ста пятидесяти лет! Но, может, ты объяснишь мне, что я такого сделала?»

«У тебя еще хватает нахальства спрашивать? Афиши, те, на которых стоит твое имя,? зачем ты расклеила их на Гренадирштрассе? Ты думаешь, что весь свет должен узнать, что ты, дочь раввина Пинхуса-Элиэзера, стала актрисой? Экое дело! Подумаешь!»

«Я не расклеивала афиш. Это не от меня зависит».

«Ах так! Не от тебя! От кого же тогда?»

«Не знаю».

«Не знаешь? Хорошо. И изменить свое имя ты тоже не можешь?»

«Могу, но не хочу».

«Ага! Не хочешь! А почему, если можно спросить?»

«Оставим этот разговор. Вы были в театре?»

«Почему бы и нет? А где нам еще быть? Заплатили же мы».

«Вам, наверное, понравилось? Или нет?»

«Понравилось-то понравилось. Веселенькая история. Баба убивает мужа. Хе-хе! Ой, горе мне, я смеюсь. Бог покарает меня».