Илья Дубинский - Примаков

Не нравились ему и некоторые лихачи из «Лефа». В этом ура-новаторском журнале, наряду с настоящими литераторами, рядились в «революционные» мундиры, выступали и сущие хулиганы слова. И поэты, перемежавшие возвышенный «штиль» самой оголенной похабщиной.

– Есть поэт-гражданин и поэт-скоморох, – говорил Виталий. – Есть поэт-патриот и поэт-матриот, то есть любитель мата… Ничто не может извинить неряшливости речи, – утверждал Примаков, не терпевший и командиров-матерщинников, – ни «нервы» одних, ни необузданность и заслуги других, ни терпимость третьих. Ни бесконтрольность, ни безнаказанность, ни распущенность, ни лихость, ни стремление усилить действие команды, ни желание унизить нижестоящего, ни потуги оскорбить виновного, ни желание «поощрить» отважного не могут оправдать сквернословия нашего человека.

Надо, чтобы все – и начальник, и подчиненные, и самые младшие, и самые старшие, и в классе, и в поле, и в атаке, и после нее, и перед лицом друга, и перед личиной врага, и в добре, и в гневе – одинаково чтили и святое имя матери и добрую славу родного языка.

О чем говорит неуважение к родной речи? Оно говорит прежде всего о неуважении к человеку. Человек? За его достоинство лилась кровь на Перекопе, на Висле, на Амуре. Я слышал одного ругателя. Он очень хорошо говорил о человеке с трибуны, а потом, когда перед ним предстал не абстрактный человек, а конкретный… Да! – покачал головой Виталий Маркович. – Иные широко шагают, но щадят людей – это настоящие деятели. Но есть и такие: широко шагая вперед, они попирают людей – это деляги!

В широко раскрытых глазах Примакова блеснули зеленые огоньки. Все чаще подносил он ко рту чубук трубки. И стал он вспоминать. Заговорил о сотнике-поляке Добровольском, старейшем червонном казаке. Случился с ним грех – проиграл всю получку сотни. Шум, крик, топот в штабе – прискакала возмущенная боевая орава. А тут им сказали: Добровольского будут судить. И скорым судом полевого трибунала. Притихли казаки. Пошушукались, а потом вновь загудели, потребовали лист чистой бумаги, усадили за стол своего грамотея, наспех составили раздаточную ведомость. Огрызком карандаша почти все расписались в получении месячного оклада. А неграмотные засвидетельствовали это, с усердием тиснув бумагу большим пальцем. Ворвались в трибунал, а оттуда вынесли на руках своего легкодумного, но боевого командира.

Тут же Виталий сказал, что писатель подобен судье. Тот и другой судят дела и слова людей. А потом объявляют к всеобщему сведению свой приговор. Но если судью прежде всего и больше всего интересуют факты, а потом уже обстоятельства, то для настоящего писателя главное – это обстоятельства, ибо только они помогают раскрыть душу человека. И опять же сокрушался, почему судьба обошла его. Ведь есть же волшебники слова…

И роптал Виталий Маркович зря.

Вот новелла «Песня», написанная им уже после Афганистана: «Бубны глухо загудели под переборами пальцев, загудели в ритме, в лад под плясовую, и в лад взмахнул бунчуком бунчужный, гремя серебряными тарелками и бубенцами. Все веселей и веселей под пальцами и рукоятками нагаек шел на бубнах плясовой перебор, все громче гудели, гремели и звенели тарелками и тарелочками бубны, когда запевалы, толкнув один другого локтем, разом подняли веселый, высокий и частый напев плясовой. И уже после первых слов подхватили песенники, а за ними полк, и плясовая с высвистом, с гиком, под громкий рокот бубнов закружилась над полками, – и казалось, кони пошли бойчее, и самые сонные и невыспавшиеся после ночной стражи казаки окончательно проснулись и пришли в себя».

Если бы можно было тогда, в тот солнечный осенний день на московском бульваре, процитировать этот примаковский пассаж, наверное, сам творец Тараса Бульбы, славного полководца Украины далеких дней, добродушно ухмыльнувшись, утешил бы украинского полководца современности и посоветовал ему не очень-то обижаться на скупость судьбы.

А вот отрывок из его «Записок волонтера»:

«Этот превосходный обычай, введенный Фэн Юй-сяном, – занимать под казармы старые кумирни и монастыри – сэкономил войсковой казне не одну сотню тысяч. И китайский народ, малорелигиозный вообще, не в обиде… Солдаты Национальной армии имеют великолепные чертоги, не всегда, впрочем, удобные: боги любили пышность и были равнодушны к комфорту.

Под сенью старых деревьев члены общества „Гэлаохой“, ставшие солдатами Национальной армии, проходят военную подготовку, занимаются спортом, танцуют превосходный танец „Дао“ и слушают доклады гоминьдановских лекторов…

Старые боги, с прекрасным равнодушием улыбающихся бронзовых лиц, наблюдают эту жизнь, и их руки подняты в неизменном благословляющем жесте…»

Выступал Виталий и в роли историка своей боевой части. Это было в самом начале 1919 года.

Вскоре после освобождения Харькова от петлюровцев столичная газета «Бюллетень Харьковского Совета рабочих депутатов» 9 января 1919 года дала следующую публикацию:

«7 января Временное рабоче-крестьянское правительство Украины постановило: в годовщину образования 1-го полка червонного казачества вручить ему от имени правительства Красное знамя.

Знамя это будет вручено полку на передовых позициях 9 января н. ст.

Прилагаем краткую справку о деятельности полка.

В ночь на 27 декабря ст. ст. прошлого года по распоряжёнию народного секретаря Украинской Рабоче-крестьянской республики т. Шахрая был разоружен 2-й украинский полк. Разоружение было произведено 3-м батальоном 2-го украинского полка, сагитированным мною и т. Шахраем и перешедшим на сторону Украинского рабоче-крестьянского правительства при помощи броневой машины, присланной Главковерхом т. Антоновым.

На развалинах 2-го украинского полка был создан 1-й полк червонного казачества, в состав которого лег 3-й батальон 2-го украинского полка, пополнившийся хлынувшей волной добровольцев. Организация полка была поручена мне и теперешнему моему помощнику, атаману 2-го куреня т. Барону. Полк формировался в течение недели, после чего, по распоряжению Муравьева, был двинут на Полтаву.

При наступлении на Полтаву полк шел в авангарде, первым вошел в Полтаву и занял почту, телеграф и телефон, потеряв нескольких человек убитыми и ранеными. В Полтаве полк доформировался, один курень полка под командой покойного т. Сиверса был двинут на Бахмач, другой – под моей командой – на Киев. Полк принимал участие в бою под Киевом, оказал там некоторые услуги рабочей армии, зайдя в тыл неприятелю через Пуща-Водицу, на Куреневку и Подол, для чего переправился через Днепр по льду возле монастыря Межигорья. В Киеве часть полка под моей командой напала на неприятельский авиапарк и испортила 12 аэропланов, вредивших нашей армии. При отступлении из Киева полк входил в состав сводного отряда, начальником которого был т. Чудновский, и, находясь в арьергарде, принимал участие в обороне Дарницы. Дальше он был брошен на Бахмачский участок, принимал участие в четырехдневном бою под Бахмачем, после отступления от Бахмача дрался под Григоровкой, под Талалаевкой, Ромнами, Лохвицей, Ахтыркой, Гутами, Пересечной и участвовал в ряде мелких стычек с неприятелем.