Василий Шульгин - 1920 год

Когда он сказал: "От благодарного населения", все рассмеялись. Кто это "все"?

Такие же, как он. Метисно-изящные люди русско-европейского изделия. "Вольноперы", как Петрик, и постарше - гвардейские офицеры, молоденькие дамы "смольного" воспитания ...

Ах, они не понимают, какая горькая ирония в этих словах. Они -"смолянки". Но почему? Потому ли, что кончили "Смольный" под руководством княгини НН, или потому, что Ленин-Ульянов, захватив "Смольный", незаметно для них самих привил им "ново-смольные" взгляды ...

- Грабь награбленное!

Разве не это звучит в словах этого большевизированного Рюриковича, когда он небрежно нагло роняет:

- От благодарного населения.

Они смеются. Чему?

Тому ли, что, быть может, последний отпрыск тысячелетнего русского рода прежде, чем бестрепетно умереть за русский народ, стал вором? Тому ли, что, вытащив из мужицкой скрыни под рыдания Марусек и Гапок этот полушубок, он доказал насупившемуся Грицьку, что паны только потому не крали, что были богаты, а, как обеднели, то сразу узнали дорогу к сундукам, как настоящие "злодни", - этому смеются? "Смешной" ли моде грабить мужиков, которые "нас ограбили", - смеются?

Нет, хуже... Они смеются над тем, что это население, ради которого семьи, давшие в свое время Пушкиных, Толстых и Столыпиных, укладывают под пулеметами всех своих сыновей и дочерей в сыпно-тифозных палатах, что это население "благодарно" им...

"Благодарно" - т. е. ненавидит ...! Вот над чем смеются. Смеются над горьким крушением своего "белого" дела, над своим собственным падением, над собственной "отвратностью", смеются - ужасным апашеским смехом, смехом "бывших" принцев, "заделавшихся" разбойниками.

Да, я многое тогда понял.

Я понял, что не только не стыдно и не зазорно грабить, а, наоборот, модно, шикарно.

У нас ненавидели гвардию и всегда ей тайком подражали. Может быть, за это и ненавидели ...

И потому, когда я увидел, что и "голубая кровь" пошла по этой дорожке, я понял, что бедствие всеобщее.

"Белое дело" погибло.

Начатое "почти святыми", оно попало в руки "почти бандитов".

Я не гвардеец... Я так же мало аристократ, как и демократ. Я принадлежу к тому среднему классу, который "жнет там, где не сеял". Все - наше. Пушкин наш, и Шевченко - наш. (Слышу гогот "украинцев". Успокойтесь, друзья: Шевченок в роли "украинского большевика" я оставляю вам, себе я беру - Шевченко бандуриста, "его же и Гоголь приемлет").

Все русское - наше. Аристократия и демократия нам одинаково близки, поскольку они русские, поскольку они талантливы и прекрасны, поскольку они наше прошлое и будущее. Аристократия и демократия нам одинаково далеки, поскольку они узкоклассовы, поскольку они изящно, надменно или грубо фамильярны.

Я скорблю над угасающими, "сходящими на нет" старинными родами, я радуюсь нарождению новых, "входящих", которые "сами себе предки".

Я жну там, где не сеял. Все высокое, красивое и сильное русское - мое, и я ношу мое право на них на острие моей любви к родине... Я люблю ее всю, с аристократами и демократами, дворцами и хатами, богатыми и бедными, знатными и простыми.

Ибо все нужны. Как нужны корни, ствол, листья... и цветы...

Я не гвардеец... Но если я особенно больно чувствую падение аристократии, то это потому, что все же noblesse oblige... Как русский, я несравненно более оскорблен метаморфозой "Петрика" в апаша, чем "Петьки" в хулигана. Ведь, в сущности, вся белая идея была основана на том, что "аристократическая" честь нации удержится среди кабацкого моря, удержится именно белой, несокрушимой скалой... Удержится и победит своей белизной. Под аристократической честью нации надо подразумевать все лучшее, все действительно культурное и моральное, порядочное бел кавычек. Но среди этой аристократии в широком смысле слова, аристократии доблести, мужества и ума, конечно, центральное место, нерушимую цитадель должна была бы занять родовая аристократия, ибо у нее в крови, в виде наследственного инстинкта, должно было бы быть отвращение ко всяким мерзостям ...

И вдруг...

"От благодарного населения" ...

"Tout est perdu sauf l'honneur", - говорили французские дворяне.

"L'honneur a ete perdu avant tout", - можем сказать мы...

Но белое дело не может быть выиграно, если потеряна честь и мораль.

Без чести, именно отрицанием чести и морали - временно побеждают красные.

Для белых же потерять честь - это потерять все.

C'est tout perdre ...

И я видел ...

Я видел, как зло стало всеобщим.

Насмешливый термин "от благодарного населения" все покрыл, все извинил, из трагедии сделал кровавый водевиль в m'en fich'истком стиле.

Я видел...

Я видел, как почтенный полковой батюшка в больших калошах и с зонтиком в руках, увязая в грязи, бегал по деревне за грабящими солдатами:

- Не тронь!.. Зачем!.. Не тронь, говорю... Оставь Грех, говорю ... Брось!

Куры, утки, и белые гуси разлетались во все стороны, за ними бежали "белые" солдаты, за солдатами батюшка с белой бородой.

Но по дороге равнодушно тянулся полк, вернее, пятисотподводный обоз. Ни один из "белых" офицеров не шевельнул пальцем, чтобы помочь священнику ... единственному, кто почувствовал боль и стыд за поругание "христолюбивого" воинства.

Зато на стоянке офицеры говорили друг другу:

- Хороший наш батюшка, право, но комик... Помнишь. как это он в деревне ... за гусями ... в калошах ... с зонтиком ... Комик!

Я видел, как артиллерия выехала "на позицию". Позиция была тут же в деревне - на огороде. Приказано было ждать до одиннадцати часов. Пятисотподводный обоз стоял готовый, растянувшись по всей деревне. Ждали...

Я зашел в одну хату. Здесь было, как в других ... Половина семьи лежала в сыпном тифу. Другие ожидали своей очереди. Третьи, только что вставшие, бродили, пошатываясь, с лицами снятых с креста.

- Хоть бы какую помощь подали... Бросили народ совсем ... Прежде хоть хвельшара пришлют ... лекарства ... а теперь ... качает ... всех переберет ... Бросили народ совсем, бросили... пропадаем ... хоть бы малую помощь...

Дом вздрогнул от резкого, безобразно-резкого нашего трехдюймового ... Женщина вскрикнула...

- Это что?

Это было одиннадцать часов. Это мы подавали "помощь" такой же "брошенной", вымирающей от сыпного тифа деревне, за четыре версты отсюда...

Там случилось вот что. Убили нашего фуражира. При каких обстоятельствах неизвестно. Может быть, фуражиры грабили, может быть, нет ... В каждой деревне есть теперь рядом с тихими, мирными, умирающими от тифа хохлами - бандиты, гайдамаки, ведущие войну со всеми на свете. С большевиками столько же, сколько с нами. Они ли убили? Или просто большевики? Неизвестно. Никто этим и не интересовался. Убили в такой-то деревне - значит, наказать ...

- Ведь как большевики действуют, - они ведь не церемонятся, батенька ... Это мы миндальничаем ... Что там с этими бандитами разговаривать?