Василий Шульгин - 1920 год

- Эй, ты, Петлюра...

Никакого ответа.

- Колька...

Ноль внимания.

Возмущенный Жорж колотит его прикладом.

Наконец, он подает голос.

- Ну, что?..

- Да ты умер, что ли!!..

Молчание ... Он опять заснул.

Свирепый "Кинбурн" и вообще вся эта история совершенно его не тревожат. Он спит... Ах, если бы можно было мне так заснуть, чтобы не чувствовать этих мук.

Мне кажется, что я скоро подарю морю свои внутренности.

Вода в шаланде прибывает, несмотря на откачивание. Тодька ругается и скрежещет хуже норд-оста - "Кинбурна", как он его называет.

Утро застало нас все в том же положении. Оказалось, что мы за ночь "отлавирования" почти не подвинулись вперед. Мы предполагали, что выйдем, хотя бы на высоту Дофиновки. Но в рассвете начали вырисовываться Большефонтанские берега.

Взошло солнце и ярко осветило жуткую картину рассвирепевшего моря. Та шаланда исчезла. Куда она пошла, бог ее знает.

Наше положение скверное. Укачались все, кроме Тодьки. Даже и второй рыбак, Федюшка, лежит бледный и не в силах больше откачивать воды. Один Тодька сидит у руля, как будто ничего. На него это не действует. Он с тем большим презрением обрушивается на Фенюшку.

- Рыбалка называется!.. трам-тарарам твою перетарарам ... Отливай воду!..

Федюша, бледный как смерть, сползает с банки и начинает черпать. Я вижу, что ему плохо, у меня как будто бы легкий перерыв "занятий"; я пытаюсь тоже отливать ...

- Лежите, господин поручик, лежите...

Эта неожиданная заботливость со стороны Тодьки меня трогает.

Он снова обращается ко мне:

- Что будем делать?..

Я соображаю. Потом говорю:

- Если не отлавируемся, - выбросимся в Румынию.

- А не расстреляют, господин поручик румыны?..

Комок-Яша делает движение.

- Пусть расстреляют... только бы не качало ...

Тодька хохочет...

- Как! У тебя порок сердца, так тебе все равно. Все равно умрешь...

Я говорю:

- Нет, расстрелять не расстреляют... За что другое, не ручаюсь ... Ограбят, и все такое, арестуют, задержат, но расстрела не будет.

Жорж у мачты появляется.

- Держи "горстей", Тодька...

- Чего "горстей"?.. куда "горстей"?

- Держи "горстей", отлавируешься.

Тодька раздражается.

Он и так держит "горстей", сколько может. По-настоящему "пажей" надо держать.

- За неделю так не отлавируемся!.. Куда ж, шаланда полна воды, на волну не лезет...

Они некоторое время спорят друг с другом, сыпят названиями ветров: "Кинбурн", "Горшняк", "Молдаванка", "Низовка", "Оставая Низовка" перемешиваются у них с каким-то "пажей", "горстей" и "прорвой"... Я, наконец, понимаю, что "прорва" это нос.

- Что у меня но прорве?! - кричит Тодька.. Дофиновка? трам рарам перетрам тарарам!.. Опять на Большой Фонтан выходим!

Затем "разговор упадает, бледнея"... Еще час мы пробуем отлавироваться. Однако, ясно, что, если ветер не переменится, - ничего не будет. Главное, что в шаланде слишком много воды, и просто нельзя ее отлить. Что отольем большими усилиями, - какая-нибудь сумасшедшая дрянь - волна, побольше других, небрежным движением наплеснет во мгновение ока. И отяжелевшая шаланда, плохо подымаясь на волнах, больше дает "дрейфу", чем "ходу".

Солнце встает вое выше, и еще не покидает нас надежда, авось ветер начнет стихать к полудню.

Полдень ... Норд-ост все тот же. Без меры упрямый и холодный. Опять вспыхивает разговор p Румынии.

- Господин поручик... А как же с ними говорить? ..

- По-французски ... Они все знают...

- А вы можете?..

В это время "свистун" вновь появляется на сцене. Неожиданно оказывается, что он прекрасно говорит по-румынски.

Но Жорж, который чувствует себя начальником экспедиции:

- А с пулеметом как будет? С винтовками?.. А как они нас за большевиков примут!.. А и не примут, что же им подарить пулемет? Держи горстей, Тодька !..

И еще... и еще ...

Солнце пошло уже немножко вниз, а норд-ост еще усилился. Дело плохо. Мы не выиграли ничего у ветра, но воды все прибавляется. Тодька сидит уже сутки бессменно у руля.

Что же делать?..

Решаем держаться до вечера, и, если буря не угомонится к заходу солнца, выброситься в Румынию.

Румынский берет виден. Вот маяк, который должен быть в устье Днестра. Солнце низко. Норд-ост свиреп. Ничего не поделаешь, - надо выбрасываться.

- А как пройдем? - говорит Федюша. Накат большой...

Действительно, там под берегом творится что-то бешеное. Там море совсем желтое; это оно беснуется на мелком, замутив дно. Эта желтизна кончается мощной белой каймой, от которой нельзя ждать ничего хорошего, - это пена свирепого прибоя.

- Как пройдем? - говорит Федюша, показывая на это желто-белое.

Но Тодька скрежещет на него с бешенством:

- Рыбалка называется! А проход зачем?!. А бакан зачем стоит?!.. От найду бакан, и чтобы был он у меня справа, трам тарамтатам! Тоже - рыбалка!..

Он ругается с такой особенной яростью потому, что шаланда уже чувствует приближение этого весьма подозрительного места. Вода уже мутная. А валы не такие, как в море, а с яростными гребешками и вообще совсем какой-то другой породы. И как найти этот бакан?!..

Эта желто-белая завируха надвинулась с ужасающей быстротой. Было одно мгновение, когда казалось, что эти огромные чудовища, будут все у нас на голове. Тут творилось что-то несуразное и каким образом Тодька отыскал бакан трудно понять.

-А это что?!. Рыбалка называется! Говорил тебе, есть бакан!..

Проскочили бакан. Справа и слева от нас воротило га-кие горы из желтой мути с белыми оторочками, что просто было страшно... И мы прошли... И через несколько минут очутились в совсем спокойной воде, - даже до непонятности.

Низкий берег, остатки какого-то моста через не то пролив, не то устье реки, и маяк.

Сбили парус и тихонько на веслах без всяких приключений мирным образом уткнулись в песок.

Это была Румыния...

... Если стоять вечером на мосту через Золотой Рог, на знаменитом мосту между Галатой и Стамбулом, то вдруг припоминается что-то живо-знакомое.

- Что? ..

Вот что ... так стоится на Троицком или, вернее, на Николаевском мосту в Петрограде. Золотой Рог - будто Нева. По одну сторону - как будто бы Петроградская сторона, там - набережная. Не очень погоже, но есть что-то общее.

Красиво ... Очень красива эта симфония огней...

Толпа непрерывно струится через мост.

Тепло...

Как в теплый вечер в начале октября в Петрограде.

Боже, где все это? ..

Твой щит на вратах Цареграда ...

Увидев впервые в жизни этот неистовый, но такой красивый беспорядок, эту галиматью с минаретами, именуемую Константинополем, я сказал своему спутнику по вагону:

- Боже мой!.. Теперь я только понял, что я давным давно страстный, убежденный ... туркофил.