Михаил Веллер - Махно

– Отойдем-ка, дядя, разговор есть, – обращается он к тому немолодому каторжнику, что пытался поучать его вначале.

– Что за разговор? – Но в руках щуплого пацана ничего, кроме веточки, которой он отгоняет тучу комарья. – Ну? Пойдем. А здесь что не скажешь?

– Сейчас поймешь, – Нестор ведет его ближе к своему недопиленному дереву, оглядывается – и с силой, резким тычком, вгоняет острую ветку под ложечку здоровенному мужику. Каторжник берется за живот и валится молча. – Ну – зачем ты меня сдал, гад, а?

– Пилим быстро, – возвращается Нестор к пиле. – Погоди, дай подрублю, чтоб упало правильно.

И через минуту раздается крик:

– Человека задави-ило!

Народ неторопливо сходится к месту происшествия. На раз-два взяли оттаскивают сосну с тела.

– Ишь ты, как он прямо на сучок-то наткнулся, – говорит стражник, с сомнением косясь на окружающие лица.

– Нет, товарищи, – говорит большевик, – без государства, где главная роль принадлежит пролетариату, ничего не получится. – Он попыхивает трубочкой, и дымок ползет вверх по прямым рубленым морщинам.

– Это чем же твой пролетарий лучше крестьянина? – интересуется социалист-революционер, он же эсер, устраиваясь поудобней на нарах.

– А тем, что крестьянин твой – это мелкая буржуазия. У него есть собственность на средства производства, и он может нанять работника, то есть сам стать эксплуататором. А у рабочего ничего нет, кроме его рук, он только трудом живет, поэтому он – единственный до конца революционный класс.

– Трудом?! Да ни один твой рабочий на заводе не работает так тяжело и много, как крестьянин на своей земле! И производит он – хлеб, и он-то – всему основа! И начинать надо строить государство – с фундамента, с трудового крестьянства!

– А стремится оно к накоплению и стать буржуазией, дурья твоя голова! А пролетариат – построит на труде, а потом оно вообще отомрет!

– Нельзя строить государство, – говорит Аршинов-Марин.

– А вы, анархи, вообще утописты!

– Это кто тебе – Кропоткин утопист?! Ты хоть историю-то знаешь? Как только возникает государство – так аппарат тут же узурпирует власть и угнетает народ. И не отдаст аппарат эту власть никогда – ни царский, ни пролетарский, ни хоть индейский.

– Так надо сначала же порядок навести, людей воспитать, законы написать, заставить выполнять их. А привыкнут – и тут, когда нет эксплуататоров, государство само и отойдет в сторону.

– Государство? Отойдет? Кто из нас утопист? Власть перерождает людей, они уже делаются отравлены ею!

А главное – все люди от природы равны и свободны, и никто не имеет права повелевать другим! Вы хотите через пролетарское государство идти к свободному обществу – а мы говорим: нет, сначала надо создать свободное общество, где нет принуждения человека человеком, а потом уже создавать продукт свободного труда!..

Нестор слушает, вертя головой от одного к другому. На коленях у него раскрыта растрепанная книга.

– Вы, политические, совсем с людьми не считаетесь, – раздается от стены. – Хоть ночью поспать-то дайте!

– Вот молчи и спи, – негромко, с отчетливой угрозой произносит Нестор.

Утром в начале работы Аршинов-Марин в зарослях передает Нестору торбочку, достав ее из кустов.

– Если поймают – не сопротивляйся, – напутствует он. – Удачи!

Нестор тряпками заматывает цепи кандалов, чтоб не брякали, исчезает в таежной зелени и опасливо бежит, волоча ноги и пригибаясь.

Перейдя ручей и глядя на высокое солнце сквозь вершины, достает из торбы зубило, обматывает тряпкой молоток и начинает сбивать заклепки на кандалах.

Солнце уже низко, он все работает. И, наконец, освобождается.

Быстро продирается сквозь заросли.

…Темнота, странные и жутковатые ночные звуки, ухает сова: он все идет, тяжело дыша от усталости.

И на рассвете выходит к ручейку на поляне. Жадно пьет, сжевывает кусок хлеба из малых торбочных запасов, и засыпает как убитый.

– …Ну, вставай! – наваксенный сапог толкает его в бок. Винтовка второго стражника нацелена в голову. – Погулял? Пора и домой.

Они ведут его – и оказывается, что острог был буквально в полуверсте: Нестор заблудился.

– По тайге ходить уметь надо, паря, – почти сочувственно говорит стражник.

И тогда Нестор бешено хрипит, изо рта лезет пена, он бросается на стражника и зубами вцепляется ему в горло. Удар прикладом по затылку.

– В третью камеру, – нехорошо улыбаясь, говорит начальник. – Для железных борцов за революцию.

И в цементной камере четверо дюжих стражников поднимают Нестора за руки и за ноги – и с размаху швыряют спиной об пол. Внимательно глядя – в сознании ли? – поднимают и повторяют. Еще раз. Еще!

– Авось теперь сдохнет! – сплевывают.

Впадины под скулами, морщинки у рта – это уже не мальчик. Нестор сплевывает темным и держится иногда за грудь.

Когда он идет – ему уступают дорогу. Собирается сесть – уступают место. «Он тихий – тихий, а вдруг что не так – дикий зверь. С жалом парень, недаром бессрочник из-под смертного».

– Революция! В Петербурге революция!

– Товарищи – рухнуло самодержавие!

– Ур-ра! Да здравствует свобода!

Очередь в кузницу. Стук по металлу: сбиваются кандалы.

…Разминая запястья, скованными шагами, словно на ногах еще железо, Нестор входит в кабинет начальника.

Пол усыпан бумагами, портрет царя висит криво, начальник опрокидывает на стол вытащенные из тумб ящики и роется в содержимом.

– Революция, ваше высокоблагородие, – почти приветливо говорит Нестор.

– А, ты. Ну что, теперь все свободны. Прежние приказы силы не имеют.

– Не имеют, – легко соглашается Нестор, подходит к нему и протягивает руку к кобуре на поясе. – Тише! тише, я сказал! – приставляет самодельный арестантский нож к жирному зобу жандарма.

Достает револьвер, отходит на пару шагов и взводит курок.

– Одного я не понимаю – почему ты сразу не сбежал. Ты чего ждал? Га? – дурашливо спрашивает Нестор. И со скучающим выражением лица дважды стреляет начальнику в грудь.

… – Ну что – поехали в Россию революцию робыть? – спрашивает Нестор Аршинова-Марина тоном старшего в компании.

25 февраля 1917 года. Демонстрации и бунты в Петрограде. А вообще царем давно недовольны все: генералы не хотят его как Верховного Главнокомандующего, политикам он мешает руководить, промышленникам и финансистам мешает рулить экономикой, а народ не хочет войны и скудости, но хочет процветания и свобод.

Ряд генералов и высших политических лиц из Думы и правительства блокируют Николая II в Могилевской Ставке, не позволяя вернуться в Петроград и давя отречься в пользу брата Михаила. Мысль: и тогда будет конституционная монархия английского типа: царь представительствует и гарантирует легитимность правления – а реальные политики и промышленники правят государством.