Джеймс Стюарт - Алчность и слава Уолл-Стрит

В марте 1989 года состоялся первый судебный процесс по делу, возбужденному на основании показаний Ливайна и Боски, – суд над Лайзой Джонс, обвиняемой в лжесвидетельстве. Линия защиты, выстроенная ее адвокатом Брайаном О'Нилом, не содержала, по большому счету, ничего, кроме попытки вызвать у присяжных заседателей сочувствие к молодой женщине, некогда убежавшей из дома. Джонс заняла место для дачи свидетельских показаний и, плача, сказала присяжным следующее: «На заседании большого жюри мне стало страшно… Я думаю, что я отвечала на вопросы неправильно просто потому, что не помнила, как все было на самом деле». Суду присяжных потребовалось всего четыре часа, чтобы признать Джонс виновной по всем пунктам: пяти – в лжесвидетельстве и двум – в препятствовании отправлению правосудия. При чтении вердикта Джонс рыдала. В комментарии, явно адресованном другим, потенциальным свидетелям, Романе, в частности, сказал, что государственные обвинители относятся к лжесвидетельству «очень серьезно».

Предстояло, однако, намного более важное разбирательство – суд над Риганом и сообвиняемыми по делу PrincetonNewport. Прежде сторонники Милкена часто говорили, что они не думают, что присяжные смогут понять столь сложные финансовые дела. Судебный процесс начался в июне, длился пять недель, и даваемые на нем показания зачастую были утомительными и трудными для понимания. Присяжные прослушали дюжины пленок, изъятых во время облавы на штаб-квартиру Princeton-Newport. Свидетелями на процессе были уволенный из фирмы Уилл Хейл и, что имело более важные последствия, Фред Джозеф. Как свидетель обвинения в федеральном суде Джозеф разъяснил правила внутреннего распорядка Drexel, запрещавшие торговать ценными бумагами клиентов.

Присяжные совещались всего лишь два дня – относительно малый промежуток времени, учитывая сложность 64 самостоятельных пунктов обвинительного акта. Подсудимые увидели в этом признак того, что их оправдают; Джеймс Риган же никогда и не сомневался, что никакой суд присяжных не признает его виновным. Как сказал в своем заключительном слове Картушелло, подсудимые были, помимо всего прочего, виновны в «высокомерной убежденности в том, что все настолько запутанно и специфично, что никто не сможет свести разрозненные факты воедино».

31 июля, когда присяжные заседатели вернулись в зал суда, Зарзеки, один из главных фигурантов по делу, широко улыбнулся и показал зрителям большие пальцы рук. Приподнятое настроение улетучилось, как дым, когда старшина присяжных вынес вердикт: подсудимые признаны виновными по 63 из 64 пунктов. Жены многих подсудимых плакали.

В офисе Robinson, Lake царило уныние. Больше всех расстроен вердиктом был, по-видимому, Кен Лерер, который с особенной горячностью предсказывал оправдание или, в худшем случае, отсутствие единогласия присяжных [102] [102] Вердикт, выносимый жюри, должен быть единогласным. Если такого единогласия достигнуть не удается и судья не может повлиять на позицию присяжных, он объявляет суд недействительным. .

Однако вердикт о виновности нескольких соподсудимых не принес обвинителям немедленного прорыва, на который они надеялись. Несмотря на усиление давления со стороны прокуратуры, Ньюберг и Риган, двое подсудимых, которые, надо полагать, могли сообщить обвинителям ценные сведения о Милкене и Фримене, по-прежнему отказывались давать показания.

Упорное нежелание Ригана сотрудничать с обвинением означало, что почти все направления расследования по делу Фримена исчерпаны. Картушелло и Макинэни продвигались вперед с огромным трудом. Никто из Goldman, Sachs не «нарушал строй», что в какой-то мере являлось отражением той господствовавшей в фирме слепой преданности ее интересам в ущерб интересам отдельных партнеров, которая в свое время стала ее доминантой на поколения вперед. Ухватившись за статью в «Джорнэл», обвинители стали разрабатывать версию о Beatrice, допросив «Кролика» Ласкера на предмет его звонка Фримену. Ласкер заявил, что ничего об этом не помнит. Все более теряя надежду на успех, обвинители дошли до того, что предложили Тейбору судебный иммунитет в обмен на любые показания, способные обеспечить прогресс в деле Фримена. Но Тейбор, чувствуя, что следствие толчется на месте, отказался. Про Уигтона, можно сказать, забыли.

Живя во Флориде, вдали от основных событий, Сигел все более отчаянно жаждал вынесения приговора. Фримен, Goldman, Sachs и Drexel наняли частного детектива Джулза Кролла, и его сыщики тайно следили буквально за каждым шагом Сигела. Однажды, когда Сигел работал над созданием компьютерного лагеря для детей в Джэксонвилле, ему позвонили. Звонивший представился как «Фил Спенс», нештатный корреспондент Ассошиэйтед Пресс. Он сообщил бизнесмену, что работает над материалом о «взаимоотношениях Боски и Мартина Сигела». Он спросил Сигела, нет ли у него «тайной доли в компании этого человека. Когда „Фил“ отказался дать о себе дополнительную информацию или оставить номер телефона, Сигел дал отбой. После этого он отказался от участия в компьютерном проекте.

Сигел и Ракофф пожаловались Картушелло, который занялся этим делом и выяснил, что в АП нет никакого Фила Спенса. На самом деле звонивший был оперативником Кролла. Он же обзвонил всех бывших соседей Сигела в Коннектикуте. Когда Сигел навещал одного из своих друзей в Нью-Йорке, «Фил» позвонил и ему. «Я знаю, что вы прячете деньги Марти Сигела, – начал он. – Нам это известно». Позднее на квартиру к этому другу Сигела пришел мужчина, который отрекомендовался детективом нью-йоркской полиции и показал полицейский значок. Друг позволил ему войти, и тот осмотрел квартиру. Позднее друг позвонил в полицию и узнал, что такого детектива не существует. По номерному знаку на автомобиле этого человека федеральная прокуратура установила, что его владельцем является детектив из агентства Kroll Associates.

Сотрудники прокуратуры так разозлились, что пригрозили предъявить Кроллу обвинения в препятствовании отправлению правосудия и причинении беспокойства свидетелю по делу федеральной юрисдикции. Кролл пообещал оставить Сигела в покое. Потом, однако, его оперативники принялись названивать родителям из группы договорившихся по очереди подвозить детей друг друга до школы и обратно, куда входили и Сигелы. Один сыщик подкупил 16 летнюю приходящую няню Сигелов: он дал ей 50 долларов и спросил, платит ли ей Сигел наличными и не заставала ли она его за курением марихуаны. Сигелов постоянно третировали телефонными звонками посреди ночи; им пришлось трижды менять номер. Обвинители снова предупредили Кролла, и инциденты прекратились.

Хотя усилия сыскного агентства Кролла, обошедшиеся нанимателям в 1,5 млн. долларов, изрядно потрепали Сигелу нервы, их результаты оказались до смешного мизерными. Сигел, однако, хотел знать, как долго еще будет продолжаться организованная травля, которая отнюдь не ограничилась историей с частными детективами. Каждый раз, когда в печати упоминалось дело Фримена, Сигела пригвождали к позорному столбу как лжеца. В январе он встретился в Нью-Йорке с Бэрдом и едва не молил его о вынесении приговора. Бэрд вновь уговорил его потерпеть.