Александр Покрышкин - Небо войны

Дед выиграл спор, но выигрыш дорого обошелся ему. На всю жизнь стал инвалидом – получил грыжу. С каждым днем он чувствовал себя все хуже и хуже и потом уже не смог работать. Благо, что отец к этому времени уже обзавелся семьей, и старикам было, где приютиться.

На следующий год после того, как я впервые в жизни увидел пленившую мое воображение чудо-машину, над городом закружилось уже много самолетов. На улицах стали появляться летчики с яркими нарукавными нашивками – «крылышками». В первые дни летчиков толпами преследовали ребята, среди которых бывал, конечно, и я. Тогда же я начал не без гордости носить вместо шапки купленный в магазине шлем. Подражая взрослым, я иногда баловался папиросой. Моя учительница, узнав, что я хочу стать летчиком, решила использовать это стремление, чтобы заставить меня бросить курить. Она повела меня в анатомический музей. У муляжа легких сказала:

– Смотри, какие легкие у курильщиков! С такими летчиком стать невозможно.

Я сразу же бросил эту недетскую забаву и стал заниматься физкультурой. Хотел стать сильным, здоровым. Раздобыл гири и во время утренней зарядки во дворе ворочал их. Образ летчика, обязательно физически крепкого, сильного, неотступно преследовал меня, во всем определял мое поведение.

В 1926 году мой шестнадцатилетний брат Василий и я заболели скарлатиной. После сорокадневного балансирования на грани жизни и смерти из больницы вышел только я.

Смерть брата, который уже помогал нашей большой семье, вынудила меня пойти работать. Определили меня учеником к моему дяде – кровельщику.

Полуглухой от грохота железа, небольшого роста, худенький, с корявыми, черными от олифы и краски пальцами, дядя Петя считался лучшим кровельщиком города. Я быстро перенял от него эту науку и начал помогать семье.

Дядя меня любил, но нередко мне доставалось от него – «для порядку», как он говорил. С крыш домов неплохо было видно, как взлетали и садились самолеты. Я так увлекался этим зрелищем, что забывал о работе. Окрик дяди не раз заставлял меня вздрагивать:

– Смотри сам не полети… с крыши. А ну берись за молоток!

На второе лето я уже числился кровельщиком Сибстройтреста. Работы было много – город строился, нужно было крыть крыши больших четырехэтажных зданий. Я часто работал сверхурочно.

Ребята иногда посмеивались: «Недаром у тебя такая фамилия – вон ты как приспособился крыши крыть!» Я улыбался, а сам продолжал упрямо мечтать о той «крыше», которая распростерлась над нами, – о небе.

…Однажды утром, проходя по центральной улице города – Красному проспекту, я увидел в газетной витрине объявление о наборе в летную школу. Остановился, прочел и от неожиданности застыл. Прочел еще раз, а тронуться с места не могу. «В школу принимаются лица, окончившие семилетку…» Так… мне еще нужно ее окончить. Но есть и другое условие: «имеющие специальность токаря, слесаря или столяра».

Огорченный, я брел по улицам. Значит, с моей специальностью в летчики я никогда не попаду! Прощай, моя мечта!

Лазая по крышам, я каждый день думал о том объявлении, о своем терзающем душу намерении. Как же быть? Чтобы попасть учиться на слесаря или токаря, нужно встать на учет на бирже труда, которая была главным распределителем рабочей силы по предприятиям. Предприятий в городе было в то время мало, а безработной молодежи – тысячи! И все же я, как только закончился летний сезон, встал на учет на бирже труда и начал каждый день ходить в эту прокуренную, всегда битком набитую комнату – отмечаться.

Родители, которым я больше не напоминал о своем стремлении стать летчиком, в это время уговаривали другого моего дядю, бухгалтера, устроить меня учеником счетовода. Такая «интеллигентная» профессия для многих была, конечно, вершиной мечтаний. Мне она не подходила, я признавал лишь то, что открывало дорогу в авиацию. И я решительно отказался. Это привело к новым ссорам из-за меня.

Время шло. Я снова работал летом кровельщиком, а зимой учился в школе. В 1928 году окончил седьмой класс. Биржа труда ничем не помогла мне.

Наступил первый год первой пятилетки. Новосибирску, в то время еще маленькому городку, вчерашнему Новониколаевску, в этом пятилетнем плане отводилось одно из ведущих мест. Здесь быстрыми темпами начали строиться крупные заводы. За широкой Обью, в степи, рядом с деревенькой Кривощеково, закладывался огромный завод «Сибкомбайн» (теперь он называется «Сибсельмаш»). Молодежь радостно вздохнула: дорога всем безработным – на новостройку, а бирже труда, этому атрибуту старого мира, пришел конец!

Кадры рабочих для нового гиганта машиностроения готовились в ФЗУ. Среди трех тысяч первых «фабзайцев» оказался и я. Меня зачислили в слесарное отделение.

Давний план медленно, но верно осуществлялся. Я торжествовал. Но мое появление дома в форме фабзавучника вызвало упреки. Большой нашей семье мой заработок кровельщика был лучшей поддержкой, чем стипендия фабзавучника.

– Нахлебник! – обругал меня как-то отец.

Я остолбенел, хотя он говорил горькую правду. Чтобы не быть семье обузой, я собрал однажды свои нехитрые пожитки и покинул дом. Дом, где родился и рос.

Здесь оставил я свое детство и решительно шагнул в захватывающие и трудные годы юности. Оказалось, что в тот день я покинул родной дом навсегда.

Устроился жить в общежитии. Его четырехэтажное здание стояло на самом краю соцгородка. Выйдешь из дверей – перед тобой степь, уходящая к горизонту. Посмотришь правее – за Обью синеют таежные леса.

Трудными были годы учебы в ФЗУ. Стипендия маленькая, от родителей помощи никакой. Зима, сибирский мороз такой, что кажется, звенит воздух, а на ногах ботиночки, стоптанные летом. В них же надо и на лыжах походить часок-другой…

Распорядок дня у меня был свой, и очень жесткий. До четырех часов дня – учеба в ФЗУ, вечером – в машиностроительном институте при заводе. А после – по поручению комсомола шел в кружок рационализаторов и изобретателей. Эту нагрузку мне дали потому, что я подал несколько предложений по улучшению производства.

В нашей комнате жили шестнадцать человек. И в соседних не меньше. Продукты получали только по карточкам, и их, конечно, всегда не хватало.

На первом этаже под нами был хлебный ларек, который постоянно дразнил запахом свежего хлеба. Как только к ларьку подъезжала подвода, мы всей комнатой с грохотом мчались по лестнице вниз. Нужно было спешить, чтобы нас не опередили другие. За разгрузку хлеба нам перепадала одна-другая буханкя.

В самодельном кипятильнике мы кипятили воду и блаженно запивали ею свежий хлеб.

Жизнь в коллективе крепко сдружила нас. С первых дней учебы в ФЗУ я близко сошелся с Мишкой Сихвортом, Костей Лобастовым, братьями Бовтрочуками, Ломовым, Селезневым, Пыжиковым. Спокойный, с сильным характером и волей, Мишка многих сдерживал в минуты безрассудных затей. Когда Сихворт вмешивался в спор, все быстро прояснялось. Работал он с огоньком, аккуратно, и мы подражали ему.