Александр Покрышкин - Небо войны

Моя душа наполнилась гордостью за Дьяченко. Он, раненный, рванулся в небо на помощь Фигичеву – это в его характере. Он считал для себя позором сидеть на земле, когда его товарищ дерется один. Жаль только, что он мало успел сделать. Его сил, энергии и мужества хватило бы еще на многих врагов.

Маяки… С высоты различаю опустевшую стоянку. Самолет Дьяченко всегда стоял рядом с моим.

На краю аэродрома собралась толпа людей. После посадки я отрулил машину в кукурузу и пошел узнать, что заинтересовало наших летчиков. Оказалось, что они изучают, рассматривают сбитый сегодня «мессершмитт». Хотя от него остались одни обломки, все-таки интересно пощупать руками зверя, за которым ежедневно охотимся в небе.

В измятой кабине самолета виден изуродованный труп летчика с Железным крестом на груди. О том, что это опытный ас, говорят и знаки, нарисованные на машине. Он сбил десять английских самолетов и потопил два катера. Да, если бы наш оружейник не свалил его сегодня, фашист натворил бы еще много кровавых дел.

Летчики ощупывают бронированное стекло кабины «мессершмитта» и невольно делают вывод: с такой передней защитой можно смело идти в лобовую атаку. А между тем фашисты боятся их и всегда отваливают первыми. Значит, кроме брони, нужно еще иметь и железные нервы. Нам бы такой щит перед грудью. Мы бы крушили врагов и спереди и сзади!..

Вооружение у «мессера» тоже мощное: две пушки. А на МИГе нет ни одной.

А это что за кнопки? Да это же радиоприемник и передатчик – вместе. Ничего не скажешь: хорошо оборудована кабина.

Почему же летчик не выпрыгнул? Очевидно, «мессер» шел очень низко, когда оружейник всадил в него пулеметную очередь.

Кстати, а где же наш герой-изобретатель? Отыскав оружейника, я пожимаю ему руку. Он поправляет на голове старенькую пилотку и смущенно опускает голову.

– Удачно ты рубанул его! – восхищенно говорит незнакомый мне молоденький сержант.

– Он сам налез на мою пулеметную очередь, – скромничает оружейник.

– Его еще в воздухе рвануло, – поясняет подошедший Вахненко. – Сам видел. Видно, пуля попала в контейнер со снарядами.

– А другие «мессеры» сразу смылись, как только этого свалили,

– Значит, если из каждой группы сбивать одного, будет порядок, – вступает в разговор Фигичев, который подошел к нам вместе с командиром полка.

– Не бросай, сержант, свою зенитку – она и в Котовске пригодится, – говорит Виктор Петрович Иванов.

Значит, мы перебазируемся в Котовск? Это связано с изменением маршрутов наших полетов. Но знают ли эти люди, что с севера сюда, на Котовск и Первомайск, по всем дорогам движутся нескончаемым потоком колонны вражеских войск?

Уходил еще один фронтовой день. Возвратившись с боевого задания, я увидел Вахненко в кругу молодых летчиков, только что прибывших в полк. Стройные, в новеньком обмундировании, в фуражках с «крабами», они живо напомнили мне о совсем иной, довоенной, жизни.

– О чем беседуете? – спросил я, остановившись возле них.

Они с любопытством и, как мне показалось, с восхищением смотрели на меня. Ведь я только что вышел из тяжелого воздушного боя.

– Так, о всяких случаях, товарищ старший лейтенант, – отозвался высокий, статный сержант с открытым русским лицом.

Я первому подал ему руку.

– Никитин, – представился он.

«Бывают же такие», – невольно подумал я. Всем своим видом сержант напоминал известное скульптурное изображение летчика. Молодой красивый парень в летной форме задумчиво смотрит в небо. Одной рукой он прикрывает от солнца глаза, а другой придерживает опущенный к ногам парашют. Он стоит на земле, а видится в полете. Вот и Никитин показался мне таким.

– Труд, – протянул мне руку высокий худощавый сосед Никитина.

– Конечно, бой – это труд, – ответил я, не поняв, что хотел он сказать этим словом.

– Это фамилия у него Труд, – пояснил Никитин.

– Я говорю, что на фронте тоже нужен труд, – пришлось мне схитрить.

Все прибывшие в полк летчики были ненамного моложе меня. Но я уже целый месяц провоевал на фронте, и этот небольшой срок разделял нас, словно широкая бурная река, которую надо переплыть. Они стояли еще на том, мирном берегу, и каждое слово фронтовика имело для них особый смысл. Я понимал, как важно сейчас передать им все, что мы уже знаем о войне, о боях и о противнике. Они, молоденькие соколята, не должны платить своей кровью за ту науку, которую добыли в боях опытные бойцы.

Мы говорили недолго, торопили неотложные дела. Когда остались наедине с техником, Вахненко вдруг вытянулся по стойке «смирно» и подчеркнуто официально, чего с ним никогда не было, отчеканил:

– Товарищ командир, разрешите обратиться!

– Пожалуйста, обращайтесь, – ответил я, не сдержав улыбки.

– Ребята мне только что сказали… В авиашколы набирают из техников. Хочу поступить.

Кто-кто, но авиатехники знают, чем была война для наших летчиков. Они видят, какими возвращаемся мы подчас с заданий, сколько машин осталось в нашем полку.

Меня тронуло стремление Вахненко.

– Что же, очень хорошее желание, – сказал я.

– Я давно хочу стать летчиком. Теперь как раз смогу переучиться. Поговорите с командиром полка, чтобы меня направили в школу. Буду истребителем – к вам вернусь.

Вся красота души человека наиболее полно проявляется в самые важные и ответственные моменты его жизни. Вахненко надо было бы по-дружески обнять: лицо техника светилось мечтой, той самой, которой когда-то жил я. И эта мечта вела летчика из школы прямо на поле боя, туда, где в первой же схватке его ждет, может быть, гибель.

– Я попрошу за тебя Виктора Петровича. В этот же день поздно вечером Вахненко забежал ко мне в общежитие. Одет во все выходное. Пилотка на нем старенькая, но чистая. Почему-то сразу, взглянув на нее, я по звездочке узнал, что она была моей.

– Узнаете? – спросил Вахненко, краснея.

– Тебя? Не узнаю. Праздничный какой-то.

– Сейчас с машинами уезжаю на станцию, а там поездом в авиашколу. Направление в кармане. Зашел проститься.

– Отлично. Желаю счастья и удачи, – протянул я ему руку.

– А пилотку узнали?

– Да, – ответил я.

– Тогда, в тот вылет, взял на память. Друзья не посоветовали возвращать. Обычай не велит.

– Я сам бы не взял ее обратно. От гимнастерки отказался. Такие вещи назад не возвращаются, знаю. Желаю тебе в этой пилотке вернуться летчиком.

Мы крепко обнялись. Я проводил Вахненко к машинам, нагруженным столами, кроватями и кухонной утварью. Ночь, торопливые голоса, имущество на машинах, которое мы привыкли видеть только в помещениях – все говорило об отъезде. Полк оставлял свой аэродром.

Утром мы покинули Маяки. Перелетели в Котовск, но все чувствовали, что ненадолго. Нам виделась дорога на восток, тяжелая дорога отступления.