Александр Покрышкин - Небо войны

Я ждал своей очереди, смотрел, думал. Мимо меня пробегал какой-то человек в халате, давно утратившем свою чистоту.

– Летчик? – спросил он, остановившись, хотя по моей одежде и так было видно, кто я.

– Летчик.

– Пойдемте.

Я сделал несколько шагов за ним, как вдруг над нами прожужжал снаряд и тут же ахнул взрыв. Почти никто не обратил на это внимания. Я смотрел на осевший набок соседний дом. Из него через несколько минут двое солдат принесли мальчика лет восьми. Малыш был только в стареньких штанишках. Солдаты держали своими руками ребенка под мышки, и я сразу почему-то увидел синие, безжизненно повисшие детские тоненькие руки, затем лицо, удивительно спокойное, маленькое, бледное, с большими, широко открытыми глазами. В глазах не было ни слез, ни мольбы, ни ужаса, казалось, они только спрашивали всех нас, взрослых, на ком останавливались: «Видите, что со мной сделали? Зачем так сделали со мной?»

Я еле смог оторвать взгляд от его лица и тут увидел распоротый животик…

Много я испытал за минувшие месяцы войны на фронте, потерял не одного своего друга. Мое восприятие крови, ран уже притупилось. Наверно, боль, гнев, жажда мести врагу до краев наполнили душу и не было уже в ней места для страданий. Да, это было почти так. Но когда я увидел этого мальчика, все во мне перевернулось. Такие потрясения очищают человека от всякого огрубения. Я забыл о своей никчемной ране.

Мальчика подхватили санитары и унесли в помещение.

Звук полета снаряда повторился, и снова ударил взрыв, ближе. Осколки просвистели над нами. Человек в халате, стоявший рядом со мной, схватился руками за свою ногу. Я увидел на нем пробитый сапог.

Забинтовав руку, я возвратился к командиру полка. Там шел неутихающий бой, рвались снаряды, трещали пулеметы и автоматы.

Вскоре атака немецкой пехоты была отбита. Командир полка положил бинокль и повернулся ко мне. На его уставшем, черном от пыли и загара лице мелькнула улыбка.

– Подлечился? Ну что ж, бери людей и укатывай свой самолет побыстрее, пока они приутихли.

Командир приказал сержанту, стоявшему возле него, взять солдат, автомашину и отправиться со мной.

Только мы подъехали к самолету, по нас открыли стрельбу вражеские минометы – очевидно, это место просматривалось противником. Пришлось спрятаться за будку и ждать вечера. Лишь с наступлением темноты мы взялись за работу.

В полете МИГ-3 легок и послушен. Одно движение ручки управления изменяет его положение, бросает в переворот. Лежащий на земле с убранными шасси, он тяжел и непокорен. Почти до полуночи возились мы, пытаясь поднять и поставить самолет на колеса, но нам удавалось только переваливать машину с одного крыла на другое.

– Пора возвращаться в полк, – сказал сержант, вспотевший, как и все мы, от стараний. – В три часа ночи мы снимаемся отсюда.

Услышав это, я уставился на него, меня охватила растерянность. Неужели придется бросить самолет?

Солдаты полезли в кузов машины.

Грузовик уже гудел мотором. Я, скованный безвыходностью, думал о том, что делать дальше.

«Пойду с этой частью! – решил. – Куда они, туда и я, пока отойдем подальше от Орехова». Схватив свой реглан, планшет, лежавшие в стороне, я тоже быстро залез в кабину.

По дороге снова думал о самолете. Покидать его нельзя. Как же я возвращусь в полк без своего оружия? Воинский долг, совесть не позволяли мне покинуть, поджечь или взорвать самолет, в котором был поврежден только мотор. На этом МИГе еще можно было воевать и воевать!..

Командир полка остался мной недоволен.

– Не можете поднять – сжигайте! – решительно сказал он. – Мы оставляем позиции.

Поджечь самолет – сейчас тоже было нелегкой задачей. Надо в темноте, под обстрелом возвращаться к нему, поснимать пулеметы, забрать с собой парашют… Иначе у меня не поднимется рука уничтожить свою машину. Но самая правильная мысль, кажется, и осеняет человека в наиболее трудные для него минуты. Почему я пытался поднять самолет на руках, чтобы выпустить шасси? Можно ведь подкопаться под него и таким образом поставить его на колеса! Конечно же, это и легче и быстрее.

– Ладно, – согласился командир полка. – Берите несколько человек, попробуйте.

Он, кстати, значительно подобрел ко мне после того, как мы вместе с ним в его землянке поужинали, поговорили о жизни, о войне. Да разве он мог не понимать меня? Я хотел того же, чего хотел он сам, – спасти самолет.

Мы уже были в машине, когда в темноту кто-то бросил:

– В двенадцать быть здесь!

Я выскочил из кабины и наткнулся на командира.

– Разрешите нам взять пару бутылок КС. Если не поднимем, тогда…

– Разрешаю.

– А если поднимем, товарищ командир, я прошу ваших солдат последовать со мной.

– Двигайтесь на Пологи. Мы отходим в том направлении.

– Есть! – Я схватил в темноте его руку и крепко пожал ее.

Это было прощанье с хорошим человеком. Его солдаты, наша машина и я в Малую Токмачку больше не возвратились. Нам понадобилось немного времени, чтобы сделать подкоп под самолет, поставить его на колеса, положить его хвост на кузов. Без промедления наш спаренный агрегат – ЗИС и МИГ – двинулся по дороге на Пологи.

В ночном путешествии с самолетом на прицепе никому из нас не пришлось даже вздремнуть. Переезды, мосты, повороты, встречные машины – везде надо было осмотреться, предупредить, чтобы не задеть крыльями. Продвигались медленно, но без приключений. Только утром остановились у крайней хаты небольшого села.

Собственно, мы бы и здесь не сделали остановки, если бы не стадо коров. Оно двигалось, заняв всю дорогу. Мы вынуждены были подождать. Из кабины я увидел у ворот женщину. Наверно, она тоже выгнала со двора свою корову и смотрела, пока пастух пройдет дальше, за село. Я засмотрелся на нее, прислонившуюся к столбу, печальную.

– Вот бы попросить у нее чего-нибудь перекусить, – посоветовал сержант. Напоминание сержанта было своевременным: ведь со мной три человека, которые много потрудились, не спали.

– Доброе утро! – поприветствовал я женщину, приблизясь к ней.

– Здравствуйте, – тихо ответила она.

– Не найдется ли у вас чего-нибудь покушать? Она все еще не шелохнулась и не сводила с меня своих грустных глаз.

– Найдется, – сказала она по-украински и вздохнула. – А вы, значит, оставляете нас? На немцев?

Я посмотрел на ее старенькие туфли с мужской ноги – мужа ли, сына.

– Кушать у нас всего хватит. Земля родила… Кому это все теперь достанется?

Ее глубокую грусть и задумчивость выражала не только поза – одинокая женщина-мать у ворот, – но и ее лицо, глаза. Она смотрела на нас, на наш самолет, на меня, перебинтованного.

Затем я увидел, как она повернулась, услышал, как она сказала: «Идемте. Зовите товаришив», как на ее ногах хлопали большие мужские туфли, но меня словно притянула к себе эта земля, словно приковали к ней тяжелые, как камень, слова этой женщины: «Оставляете нас».