Строуб Тэлботт - Горби. Крах советской империи

В воскресенье, в десять утра, Буш и Горбачев должны были провести совместную пресс-конференцию в Восточном зале Белого дома. Накануне – согласно установившимся между США и СССР более тесным отношениям – Блэкуилл дал Бессмертных текст вступительного слова Буша с тем, чтобы Горбачев мог подготовить свое выступление, зная, что скажет Буш.

Блэкуилл сказал Бессмертных: «Мы не предлагаем вам одобрить это заявление, но мы обычно показываем такого рода вещи нашим друзьям». В текст была вставлена фраза о том, что Буш и Горбачев «полностью согласны» с тем, что вопрос о членстве в НАТО «должны решать немцы».

В субботу Кондолиза Райс допоздна сидела у телефона, ожидая, когда позвонят из советской делегации и потребуют, чтобы эта фраза была вычеркнута. В час ночи она позвонила Блэкуиллу и сказала: «Я до сих пор ничего от них не слышала».

Наконец Бессмертных позвонил и сказал, что у него нет возражений против высказываний Буша. Каков бы ни был раскол в советских рядах по этому вопросу, руководство СССР молча приняло то, что Германия после объединения останется в НАТО.

На пресс-конференции в воскресенье утром Горбачеву задали вопрос об арабо-израильском конфликте и его значении для политики Кремля. Горбачев ответил, что, если советским евреям не запретят расселяться на оккупированных территориях, Советскому Союзу, возможно, придется «повременить с выдачей выездных виз». Эта угроза поразила американцев: они решили, что Горбачев подыгрывает консерваторам у себя дома.

Затем Буши стали провожать Горбачевых; обе супруги расцеловались и обнялись. Когда гости сели в свой лимузин, Буш крикнул им вслед: «До свидания! Удачи вам!» И машины помчали Горбачевых и остальных советских гостей к залитому солнцем памятнику Вашингтону, возле которого ожидали вертолеты, чтобы отвезти их на военно-воздушную базу Эндрюс. Играл оркестр, из гаубиц был дан салют.

Перекрывая грохот орудий, Бейкер пригнулся к Шеварднадзе и сказал: «По-моему, это были хорошие встречи». Шеварднадзе изобразил удивление: «А вы сомневаетесь?» Буш же, вернувшись в Белый дом, сказал своим помощникам: «По-моему, я улучшил личные отношения с Горбачевым, но мне не хотелось бы пережимать!»

Эта оценка говорила о многом. Буш знал, что в предстоящие месяцы его возможность повлиять на Горбачева может иметь решающее значение – особенно возможность удержать Горбачева от того, чтобы дать волю сторонникам жесткой линии в вопросе о Прибалтике. В то же время в ходе встречи в верхах было несколько моментов, наглядно показывавших, что Горбачев, похоже, теряет власть даже среди своих ближайших помощников. А коль скоро контроль Горбачева над событиями уменьшался, то и влияние Буша на него теряло свою политическую ценность. Следовательно, лучше не «пережимать» в отношениях и не слишком рассчитывать на это как на инструмент американской политики.

Перелетая на Западное побережье, Горбачев остановился в Миннеаполисе и посетил «Контрол дейта», фирму, которая в 1968 году продала Советскому Союзу первые большие американские компьютеры. Горбачев встретился с рядом руководителей корпораций, включая Ли Якокку из «Крайслера», Джеймса Робинсона из «Америкэн экспресс» и Дональда Кендалла из «Пепсико», и совершил поездку на «типичную миннесотскую семейную ферму». Он встретился также с английским магнатом-мошенником Робертом Максвеллом и объявил вместе с ним о создании Фонда Горбачева – Максвелла, в который Максвелл обязался вложить миллионы долларов.

В Сан-Франциско Горбачевы пригласили Рональда и Нэнси Рейган на кофе. Стремясь загладить ходившие в свое время россказни о вражде между двумя супругами, они теперь обнялись у всех на глазах.

Затем Горбачевых повезли в Стэнфордский университет, где их встретил Джордж Шульц, который теперь там преподавал. Обозревая великолепный студенческий городок, Горбачев сказал Шульцу: «Ну, Джордж, я вижу, вы теперь живете как в раю… Вы все должны платить налог за такую погоду». Студенты кричали: «Горби! Горби!» Горбачев произнес речь, в которой звучала знакомая нота. «Холодная война» осталась позади, – сказал он, – и нет смысла пререкаться, кто победил».

Вернувшись в Сан-Франциско из Пало-Альто, Горбачев присутствовал на завтраке со 150 лидерами делового и административного мира, а затем у него состоялась беспрецедентная встреча с президентом Южной Кореи Ро Дэ У. В значительной степени из уважения к своим северокорейским товарищам советские чиновники долгое время отказывались иметь дело с Южной Кореей. И соглашаясь встретиться с Ро, Горбачев нарушил это табу. Он хотел со всей очевидностью показать миру, что советская внешняя политика больше не будет руководствоваться или ограничиваться идеологическими императивами «холодной войны». Горбачев также надеялся, что нормализация отношений с Сеулом привлечет в страну южнокорейские капиталы и финансовую помощь.

Встреча между Горбачевым и Ро была устроена на советской территории главным образом Анатолием Добрыниным, который тогда все еще был советником у Горбачева. Добрынин напрямую докладывал Кремлю в обход советского Министерства иностранных дел. И он, и несколько других помощников Горбачева были озабочены тем, что как арабисты в министерстве осложняют сотрудничество СССР с Соединенными Штатами на Ближнем Востоке, так и профессиональные дипломаты, занимающиеся Азией, будут сопротивляться – а возможно, даже и саботировать – драматическому переключению советской политики с Северной на Южную Корею.

Шеварднадзе был возмущен, узнав о встрече в Сан-Франциско, – не потому, что не был согласен с такой политикой, а потому, что считал себя лично оскорбленным тем, что Горбачев и Добрынин не сочли возможным включить его в столь важное дипломатическое событие.

Перед тем как Горбачевы сели в самолет, чтобы лететь домой, хор в казачьих костюмах исполнил прямо на асфальте на русском языке песню «Я оставил сердце в Сан-Франциско». Раиса Горбачева поистине наслаждалась этим последним знаком восхищения ее мужем на Западе: она знала, что дома его ждут только неприятности и критика. И стоя рядом с Джеком Мэтлоком, она пробормотала: «Новации рано или поздно поворачиваются обратной стороной и уничтожают новаторов».

Позднее Шеварнднадзе вспоминал: «1990 год был равен нескольким десятилетиям. Мы жили, не имея возможности перевести дыхание, в тисках многочисленных внешних проблем и постоянного давления изнутри».

За последние несколько месяцев у Шеварднадзе появилось «сильное предчувствие, что события скоро сотрут наши достижения, которые стали возможны главным образом благодаря личному доверию со стороны моих зарубежных партнеров… В то время мне было трудно смотреть им в глаза. Я не мог объяснить им… внезапных осложнений и отыгрываний назад, явно кем-то срежиссированных, для того чтобы поставить под угрозу уже достигнутые нами договоренности».