Владимир Коваленко - Крылья Севастополя [записки авиационного штурмана]

— Миша Уткин, лучший друг Кольки.

Так я познакомился с Уткиным. Он прожил у нас несколько дней, все время был с Тамарой, провожал ее вместе с нами на вокзал — она уезжала домой, в Москву, уезжала навсегда.

— Я буду писать, Тома, — говорил Уткин.

— Хорошо, Миша, — как-то очень спокойно отвечала Тамара.

Потом началась война. И с Уткиным мы встретились только в осажденном Севастополе.

…Тяжелая металлическая дверь со скрипом откатилась, и на пороге появился Михаил Уткин — в кожаном реглане, со шлемом в руках.

— «Безлошадных» принимаете? — весело спросил он.

— Валяй, жокей, — ответил Акимов.

Они старые друзья, тоже вместе учились в военно-морском авиаучилище, кажется, даже в одной летной группе.

Солнце уже основательно разогнало туман, пора на аэродром. Сборы у нас недолги: реглан на плечи, планшет в руки — и в полет готов.

Вдоль высокого каменного забора пробрались мы на бетонированную площадку. Инженер Карцев, заикаясь, совсем не по-военному сказал:

— Все в порядке, ребятки: «эрэсы» подвешены, пулеметы проверены, горючего — по пробки.

Нужно было торопиться. Вот-вот начнется артобстрел, а может, и бомбардировщики пожалуют. Вода в бухте закипит от взрывов, и тогда нашим «коломбинам» взлететь будет ох как непросто.

Артиллерийские раскаты уже катились с передовой, когда взревели моторы обоих МБР-2. Прямо со спусковой площадки, набирая скорость, самолеты устремились на середину бухты, чтобы взлететь курсом на море, где еще виднелась пелена приподнятого тумана.

Сразу же за Херсонесом стена низкой облачности подступала почти к берегу. Для нас это — спасение: в случае появления истребителей есть куда скрыться. Легли курсом в указанный квадрат. Самолеты шли над самой облачностью, казалось, что мы стремительно мчимся на санках по бесконечному снежному полю. Картина величественная, но любоваться ею некогда, надо следить за небом, чтобы не прозевать «мессеров».

Прикинули по карте место нахождения. Скоро пора снижаться, а то и караван проскочить недолго. Облачность вдруг оборвалась: такое впечатление, что самолет остановился и неподвижно завис над пропастью. Под нами и впереди нас раскинулось безбрежное Черное море, над головой ярко светило солнце. И в эту минуту, прямо по курсу, я увидел караван: транспорт, два эсминца, несколько сторожевиков. Даю ракету: «Я — свой!», и начинаем снижаться к кораблям. Наша задача: охранять их от подводных лодок, при обнаружении таковых поражать бомбами, которые огромными сигарами висят под плоскостями.

Заранее договорились: мы галсируем по правому борту каравана, экипаж Акимова — по левому. Особое внимание передней полусфере, откуда наиболее вероятна торпедная атака вражеских субмарин.

Уткин покачал крыльями, и самолеты разошлись по своим секторам.

Я внимательно просматривал поверхность моря, опасаясь пропустить появление перископа идущей в атаку подлодки, но морская гладь была чиста. Корабли стремились как можно скорее укрыться под облачность. На самолете это расстояние мы проскочили за несколько минут, а кораблям — еще топать и топать. Ясно, скорость не та. Волновала облачность, прижавшаяся к берегу; именно оттуда, из-под обреза облаков, в любую минуту могли выскочить вражеские самолеты-торпедоносцы, особенно опасные для больших кораблей. Но вокруг по-прежнему все было спокойно. Мы барражировали уже около двух часов, до облачности оставалось каких-нибудь десять миль, и я готов уже был поверить в нашу счастливую звезду, но именно в этот момент, когда опасность, казалось, миновала, из-под облаков вывалился самолет.

«Торпедоносец!» — мелькнула мысль. Большой двухмоторный До-215 разворачивался вправо, ложился на боевой курс. Он, словно огромный черный паук, быстро разбухал, увеличивался в размерах. Еще несколько секунд — и в воду полетит торпеда, помчится к транспорту, на котором, конечно, идут в Севастополь солдаты, а трюмы забиты продовольствием, медикаментами и оружием для защитников города-крепости. Мы как раз сделали разворот в голове каравана и легли на встречный курс. Торпедоносец приближался под углом градусов 45. Что делать? Из пулемета палить бесполезно — расстояние не то. Я видел, как наперерез торпедоносцу кинулись сторожевики, как отчаянно застучали их зенитки. Но и они опоздали. И тут я вспомнил: «Эрэсы!»

— Слева торпедоносец! — крикнул я Уткину. — Влево сорок — бей «эрэсами»!

Уткин резко подвернул влево, и тотчас два снаряда, оставляя огненные хвосты, устремились навстречу торпедоносцу. Ох, как он шарахнулся в сторону от «хвостатой смерти»! Фашистский летчик заложил такой крутой вираж, что я отчетливо увидел под фюзеляжем длинную сигару торпеды. И в который раз добрым словом помянул Акимова, который предложил установить «эрэсы» на наших «коломбинах».

Через несколько секунд вражеский самолет скрылся в облачности. Но торпеду не сбросил, значит, в любую секунду может появиться снова.

Мы сделали еще несколько галсов — фашист не появлялся. Вздохнули облегченно: скоро придет на смену новая пара МБР-2 (уже сообщили о вылете), и можно будет держать курс на Севастополь. И в эту минуту торпедоносец появился снова. На сей раз он вынырнул впереди каравана и стал разворачиваться на боевой курс. Так получилось, что мы в это время шли как раз по курсу каравана, и «дорнье» оказался впереди нас, совсем близко. Уткин тотчас выстрелил двумя «эрэсами», торпедоносец вздрогнул, но не отвернул, продолжал заходить на боевой курс.

— Держи на него! — крикнул я Уткину и припал к пулемету. Я знал, что моим «кнутом» сбить такой самолет трудно, знал и другое: если фашист подвернет на нас и ударит из всех своих пушек и крупнокалиберных пулеметов, то нашей «коломбине» несдобровать. Но другого выхода не было. К тому же шевельнулась мысль: «С боевого курса он не свернет!»

Посылаю одну очередь за другой, разноцветные трассы, кажется, прошивают вражеский самолет, вокруг него рвутся снаряды корабельной артиллерии, но он упрямо идет боевым курсом. Еще секунда-другая — и торпеда плюхнется в воду… Я покосился на Уткина и не узнал его: вместо глаз — колючие щелки, губы сжаты в тонкую ниточку, на скулах вздулись желваки. Что он надумал?

И вдруг торпедоносец покачнулся, за ним потянулась черная струйка дыма: длинная черная сигара торпеды, словно нехотя, отделилась и плашмя полетела вниз, быстро набирая скорость… Уткин рванул самолет вправо, чтобы избежать столкновения, а «дорнье» с правым креном скрылся под облачностью. В ту же секунду в наушниках раздался радостный голос стрелка-радиста Лени Котелевского:

— Ура! Мимо прошла, мимо! Только хвостом вильнула!

Это он про торпеду. Значит, все же дрогнула рука фашиста, не выдержал он боевой курс до конца, бросил торпеду без точного прицела. А это означает — наша задача выполнена.