Владимир Коваленко - Крылья Севастополя [записки авиационного штурмана]

«Командир… коман… бензин», — снова ожили наушники.

Он нажал кнопку переговорного устройства:

— Стрелки, стрелки! Вас понял. Командир тяжело ранен. Самолет веду я.

Он покосился через левое плечо, в небольшую прорезь под приборной доской увидел лицо Семенюка: спокойное, уже покрытое смертельной желтизной, с черными потеками застывшей крови. Никаких признаков жизни. Толмачев понял, что командир мертв, но говорить об этом стрелкам не стал. Пусть знает он один.

Земля то расплывалась, то вырисовывалась четко, контрастно, как на свежем фотоснимке. К горлу подступала тошнота, какой прежде он в воздухе никогда не испытывал. Понимал: сказывается потеря крови. Крепче сжал зубы, приказал себе: «Держаться! Держаться!»

Судорожно дернулся, захлебнулся, видимо, без бензина, левый мотор, самолет резко кинуло в сторону. Пытаясь удержать машину на курсе, Толмачев наклонил ручку управления вправо, нажал на правую педаль рулей поворота. На мгновение он даже забыл, что ранен. Но рана тут же напомнила о себе: острая боль пронзила все тело, оранжевые круги поплыли перед глазами…

Забытье длилось секунду-две. Когда он очнулся, увидел, что земля летит навстречу. Левый мотор молчал, самолет тянуло куда-то в сторону от курса. Нужно довернуть вправо и удерживать его, как разгоряченного коня. Но руки стали вялыми, непослушными, голова отяжелела, будто налитая свинцом, и каждое движение стоило огромных усилий.

С трудом он вывел машину в горизонтальный полет. Неожиданно снова заработал левый мотор. Теперь самолет мчался почти над землей. Толмачев медленно, очень осторожно потянул ручку на себя, чтобы набрать побольше высоту, но через несколько секунд левый мотор снова «чихнул», видимо, плохо поступал бензин, и он отжал ручку, вновь перевел машину в горизонтальный полет. Так и летел: то теряя на короткие секунды сознание, то снова приходя в себя. Сколько летел — не знает.

— Штурман, штурман! — откуда-то очень издалека звал Егоров. От звука голоса в наушниках он встрепенулся, увидел темную полосу воды, понял, что это Дунай, за ним — своя земля. Невысокий берег надвигался неумолимо, бомбардировщик шел с креном, потому что левый мотор уже несколько минут молчал. Не было сил, чтобы поднять машину над берегом, казалось вот-вот крылом она чиркнет по воде. Каким-то нечеловеческим усилием Толмачев дернул ручку на себя, заметил, как берег нырнул под самолет, и в ту же секунду сильный толчок кинул его куда-то вперед… Удар!

И мрак. Глубокий, бездонный мрак.

Самолет несколько метров прополз по земле и остановился. При ударе левый мотор отлетел на несколько метров, лопасти на правом загнулись назад, передняя штурманская кабина, почти вся из прозрачного плексигласа, разлетелась на мелкие осколки, оголив нутро самолета.

Первым из кабины выбрался стрелок Якушев, за ним, прихрамывая, вылез стрелок-радист Егоров. Якушев кинулся к кабине летчика, сорвал плексигласовый колпак.

— Товарищ командир! — И умолк.

Раненый Егоров, превозмогая боль, подбежал к Толмачеву.

При ударе штурмана выбросило из кабины, он лежал, распластавшись, в нескольких метрах от самолета. Егоров осторожно перевернул его на бок, расстегнул лямки парашюта, положил на спину. В смертельно бледном лице не было никаких признаков жизни. Егоров расстегнул китель, приник ухом к груди Толмачева, с трудом услышал редкие, чуть заметные толчки…

К самолету уже бежали люди. Через несколько минут стремительно подкатила черная легковая машина, дверца торопливо распахнулась, из нее выскочил крупный человек в морской форме. Это был член военного совета Черноморского флота дивизионный комиссар Николай Михайлович Кулаков.

Егоров шагнул навстречу:

— Товарищ вице-адмирал…

— Что с летчиком? — перебил его Кулаков.

— Убит в воздухе.

— Кто же привел самолет?

— Штурман Толмачев.

— Что с ним?

— Тяжело ранен, без сознания.

Николай Михайлович резко повернулся к офицеру, стоявшему рядом, приказал:

— Быстро — в Измаил. Врача сюда. Подготовить санитарный самолет.

Шел только 22-й день Великой Отечественной. Впереди была еще вся война.

Молодость брала свое. Силы, хоть и медленно, восстанавливались. Через месяц Толмачеву предложили путевку в санаторий, он наотрез отказался — тянуло в часть. Врачи настаивали. И он сдался — уехал в санаторий. А через несколько дней сбежал, оставив записку главврачу: «Не волнуйтесь. Курорт мне вреден. Уехал в часть. Толмачев».

В части его ждала новость: назначен штурманом полка. Теперь ему предстояло летать с прославленным летчиком — Героем Советского Союза Н. А. Токаревым.

Через полтора месяца после ранения он повел группу бомбардировщиков на удар по вражескому аэродрому.

— В воздухе окрепну, — отвечал врачам.

Это были трудные, тревожные дни. Фашистские полчища подкатывались к Перекопу, чтобы закрыть ворота Крыма. Немцы на весь мир кричали, что русская армия разбита, что до победы остались считанные недели.

Мрачными ходили летчики, стрелки, механики. Хмурил больше обычного густые, косматые брови командир полка Николай Александрович Токарев.

Но однажды он выглянул из маленького домика, где размещался штаб полка, и повеселевшим голосом приказал рассыльному:

— Штурмана полка ко мне! И вот эти экипажи, — добавил, подавая листок бумаги.

На листке стояло шесть фамилий: Чумичев, Скориков, Черниенко, Острошапкин, Беликов, Чупров. Это были шесть лучших экипажей — четыре комэска и два командира звена, экипажи, которые могли летать в любую погоду, днем и ночью. И самолеты у них были самые новые — ДБ-3ф, а не «букашки» (ДБ-3б).

На КП, где через несколько минут собрались вызванные экипажи, их встретил начальник штаба военно-воздушных сил Черноморского флота — уже немолодой генерал.

— Немцы на всех перекрестках горланят, что наша авиация уничтожена, — начал он сдержанно. — Ставка Верховного Главнокомандования приказала сегодня ночью нанести мощный удар по логову фашистских извергов — Берлину и их прихвостней — Бухаресту. По Берлину удар наносят летчики-балтийцы полковника Преображенского, Бухарест поручен нам. Группу поведет командир полка. Давайте вместе подумаем, как лучше выполнить поставленную задачу.

Задание оказалось сложным во всех отношениях: надо было ночью поднять с полевого аэродрома до предела нагруженные горючим и бомбами самолеты. Уменьшить нагрузку нельзя: даже при полных баках горючего для полета к этой цели и обратно хватало еле-еле. К тому же искать цель предстояло над сушей, ночью, в глубоком тылу врага, где возможна схватка с истребителями, да и зенитная оборона, как показала разведка, вокруг Бухареста очень мощная.