Владимир Коваленко - Крылья Севастополя [записки авиационного штурмана]

Перед нами, воздушными разведчиками, была поставлена задача: держать Севастополь под непрерывным наблюдением, ни один корабль не должен покинуть порт незамеченным.

Утром 14 апреля, когда советские войска еще только подходили к укрепленным севастопольским рубежам, последовал приказ: произвести фотографирование порта Севастополь и аэродрома Херсонес, представить снимки в штаб ВВС ЧФ. В дальнейшем порт Севастополь фотографировать через каждые четыре часа.

Командир эскадрильи майор Виноградов вызвал меня в штаб, обосновавшийся в соседней хате. Добрейшей души человек, он в эту минуту был необычайно суров.

— Надо вылетать немедленно, — сказал он.

— Уткина нет…

— Берите «двойку», любого летчика — и в воздух! Чтобы снимки через час были здесь! — И он ткнул указательным пальцем в стол. — С кем полетите?

— С Шабановым, — ответил я, не задумываясь.

Володя Шабанов — моя слабость. Немногословный, даже застенчивый. Но машину водит прекрасно. Мне приходилось с ним летать несколько раз, попадали в довольно трудные условия — дождь, многоярусную облачность. Володя при этом не проявлял ни малейшей растерянности, даже волнения: сидит, мило улыбается, словно совершает увеселительную загородную прогулку. И еще мне нравилось, что Шабанов в воздухе неукоснительно слушается штурмана. С таким летчиком летать — одно удовольствие. Он чем-то напоминал мне Уткина, но был еще спокойнее, покладистее.

— Согласен, — одобрил мой выбор комэск. — «Двойку» уже готовят к полету. Вызывайте экипаж.

«Двойка» — самолет особый. Все остальные самолеты — это А-20G — «Бостоны» — штурмовики, приспособленные у нас для ведения разведки. А «двойка» — это «Бостон-В-3» — специальный самолет-разведчик, он легче А-20G, имеет больший потолок и радиус действия, более совершенное навигационное оборудование. Короче, это был лучший самолет в эскадрилье. Его-то и давал нам Виноградов.

Через полчаса мы уже были в воздухе. Шли к Севастополю с набором высоты, подальше от берега, чтобы не засекли наземные посты наблюдения. На траверзе Херсонеса находились уже на высоте шесть тысяч метров — пора включать кислородное питание.

— Открой кислородный вентиль, — говорю Шабанову.

Через щель под приборной доской вижу, как Володя наклоняется, что-то крутит. Прикладываю маску ко рту — кислорода нет. Что за чертовщина!

Говорю Шабанову:

— Проверь как следует, может, не тот вентиль крутишь?

— Все проверил, — отвечает Володя. — Открыл до отказа, но кислорода нет.

Создавалось критическое положение: подниматься выше нельзя — летчик может внезапно потерять сознание; идти на такой высоте на Севастополь, куда сейчас стянуты зенитки и истребители врага со всего Крыма, — опасность большая. Конечно, можно вернуться на аэродром, проверить кислородное оборудование и вылететь снова, но… Но возвращаться без снимков мы не имели права!

— Что будем делать? — спрашивает Шабанов.

Я вспомнил, как совсем недавно с Уткиным фотографировали Севастополь с такой же высоты, досталось крепко, но все же проскочили! Правда, тогда зениток было меньше… Но проскочили! Надо только над целью находиться как можно меньше.

И я говорю Шабанову:

— Обходи Севастополь. Набери еще метров пятьсот. Зайдем со стороны Балаклавы, пойдем со снижением, авось проскочим.

— Опыт есть, — невесело шутит радист Виктор Бондарев, намекая на недавний полет, когда самолет получил приличный «букет» пробоин.

— Потом опытом поделишься! — не очень любезно одергиваю я Виктора.

Вот и Балаклавская бухта-щель, глубоко врезавшаяся в каменистый берег. Разворачиваемся прямо на бухту. Высота 6500.

— Пока не снижайся, — говорю Шабанову.

— Есть, — коротко отвечает Володя.

Самолет идет точно на срез бухты у Инкермана. Слежу за бухтой, а сам поглядываю за воздухом: нет ли истребителей? Пока спокойно. Вдруг впереди — довольно далеко — вспыхивают зенитные разрывы.

— Разворот со снижением!

Знакомая картина: Севастопольская бухта быстро уплывает вправо, усиливается свист воздуха за бортом, напряженно ревут моторы.

— Курс!

Володя выхватывает самолет из виража, бухта поплыла под самолет. Я включил фотоаппарат, смотрю вниз: бухта забита судами. Считаю, как всегда, вслух: один… два… пять транспортов, два эсминца…

— Разрывы близко! — сообщает Бондарев.

— Снижайся! — говорю Шабанову.

Моторы переходят на высшую ноту.

— Разрывы под хвостом! — кричит всегда спокойный Лаврентьев.

Я наклонился влево, чтобы посмотреть, что делается над Херсонесом: там наши самолеты бомбят аэродром, в небе «карусель» наших и немецких истребителей. «Бостон» снижается довольно быстро, стрелка уже проскочила цифру «5» — пять тысяч метров. Идем прямо на Херсонес.

«Не хватало еще влезть в эту кашу!» — мелькает мысль. И тотчас прямо перед носом самолета вспыхнуло огненно-черное пламя, отрывисто гаркнул правый мотор, самолет кинуло в сторону и со свистом потянуло вниз.

Шабанов тотчас убрал газ левого мотора, чтобы не сорваться в штопор, и со снижением начал разворачиваться вправо. Внизу, до самой Евпатории, расстилался белый ковер облаков. Мы заскочили за облачность, обстрел прекратился.

— Как у тебя дела? — спрашиваю Шабанова.

— Разбит правый мотор, — говорит Володя. — Сейчас отрегулирую триммера [7] Триммер — подвижная часть элеронов горизонтальных и вертикальных рулей управления самолета, служащая для уменьшения усилия на штурвал. , пойдем на одном моторе. Сфотографировать успел?

— Успел, Южную проскочили…

Я огляделся. Лампочка на фотоаппарате все еще мигала. Нажал кнопку, выключил. И только сейчас почувствовал, что правая нога немеет, а унт наполняется теплой жидкостью. Кровь! Я взял кислородный шланг (теперь уже бесполезный) и туго перетянул ногу выше колена. Глянул вправо: чуть ниже уровня головы светились две пробоины, развороченный осколком дюраль напоминал лопнувшие зерна кукурузы, которыми нас в детстве баловала мама. Посмотрел влево: точно такие же две пробоины. Как же осколки не продырявили мне голову? Ах, да! Я как раз наклонился влево, следил за Херсонесом, вот они и просвистели над головой. «Ты, сынок, в рубашке родился», — не раз говорила мне мама. Действительно, в рубашке!

Володя добавил газу левому мотору, самолет над облаками пошел в горизонтальном полете. На изуродованный снарядом правый мотор больно было смотреть, в плоскости зияли пробоины.

— Все целы? — спросил Шабанов.

— Удивительно, но целы, в фюзеляже пробоин, наверное, двадцать, — доложил Бондарев.

— Меня чуть задело, — сообщаю как можно спокойнее.

— Конкретно? — забеспокоился Володя.

— Пустяки… В ногу.