Владимир Коваленко - Крылья Севастополя [записки авиационного штурмана]

— Крепись. — И уже Бондареву: — Передай: идем на одном моторе, садимся в Скадовске, штурман ранен.

— Не надо, — возразил я.

— Надо! — упрямо произнес Володя.

Кончилась облачность, под нами Тарханкут, скоро Скадовск. От потери крови меня стало подташнивать. Надо отвлечься.

— Витя! — зову Бондарева. — Ты бы спел чего-нибудь, а то что-то невесело стало в нашем доме.

— Это запросто! — весело откликается Бондарев. Щелчок в микрофоне, и вдруг раздается его баритон: «Я на подвиг тебя провожала…». К его баритону присоединился бас Лаврентьева.

Да, с такими парнями не заскучаешь!

Шабанов посадил самолет на одном моторе точно у «Т», будто на тренировочном полете, отрулил в сторону, выключил мотор. К самолету кинулись техники, летчики — все, кто в этот час был на аэродроме. Окружили, рассматривая развороченный правый мотор, изрешеченный фюзеляж. Меня вытащили из кабины, положили на свежую зеленую травку в ожидании санитарной машины. Спрыгнул на землю Володя Шабанов, подошел ко мне, присел, заглянул в глаза:

— Ну как?

— Порядок.

— А что же с кислородом?

Техники уже орудовали в самолете. Сняли фотокассету, отправили в лабораторию. Начали проверять кислородное оборудование. Оно оказалось в полной исправности. Просто после проверки системы на земле механик закрыл общий вентиль, находящийся в фюзеляже, а перед вылетом открыть забыл. Короче говоря, проявил халатность, которая едва не стоила нам жизни.

Из задней кабины вылезли Бондарев и Лаврентьев — целые и невредимые. Удивительно: фюзеляж, где они находились, изрешечен, а у них — ни царапины!

Механик самолета залез в кабину и начал выволакивать оттуда огромные ватные чехлы, которые засунули туда в Птаховке, чтобы после посадки в Скадовске зачехлить моторы и сохранить в них тепло — ночи еще были холодные. Эти-то чехлы и спасли стрелков: все осколки застряли в вате, их вытряхивали, как горох…

Подъехал Рождественский. Не стал принимать рапорт Шабанова, подошел ко мне, спросил:

— Потерпеть можете? Сейчас придет машина.

И правда, через аэродром уже мчалась санитарная машина. Молодая девушка-фельдшер тут же разрезала на ноге унт, комбинезон, сделала перевязку. Пока она возилась со мной, прибежал фотолаборант, доложил Рождественскому:

— Товарищ подполковник, пленка отличная, через полчаса снимки будут готовы.

Христофор Александрович круто повернулся ко мне, сказал:

— Спасибо, штурман.

Мне казалось, голос его чуть дрогнул.

Не думал я, что придется вынести столько неприятностей. Главный госпиталь Черноморского флота в то время находился в Тбилиси, за тысячу километров от Скадовска. А в этом небольшом полевом госпитале был всего один хирург (он же главврач), женщина-терапевт да несколько сестер. Когда меня привезли с аэродрома, хирург, осматривая ногу, сказал:

— Надо удалять осколки. Но у нас нет новокаина. Придется потерпеть немного.

Положили меня на операционный стол. Ноги, конечно, привязали, хоть я и обещал не дергаться. У изголовья встала огненноволосая девушка в солдатской гимнастерке — медсестра Маша. Сказала:

— Держитесь за меня, товарищ старший лейтенант, не так больно будет. — И улыбнулась.

Когда началась операция, я сразу почувствовал, что это значит — резать по-живому.

Дальше — хуже. Оказалось, что осколки пробили ткань и врезались в кость. Пришлось их выковыривать, поврежденную кость вычищать. У меня все плыло перед глазами…

Иногда издали доносился голос Маши:

— Кричите, будет легче.

Не знаю, следовал ли ее совету, мне казалось, что я не кричу, во всяком случае сжимал зубы до немоты в скулах. Были секунды, когда я куда-то проваливался, видимо, терял сознание, потом снова начинались муки. Наконец услышал: «Гипс!» — и понял, что операция завершена. Меня отвезли в палату.

Утром Маша появилась в палате, подошла ко мне:

— Как спали?

— Нормально, спасибо.

Она вдруг зарделась, веснушки вспыхнули еще ярче.

— Крепко вы меня вчера обнимали, — смущенно сказала она и оголила руку выше локтя: я увидел черные синяки — следы моих пальцев. Стало невыносимо стыдно.

— Простите, Машенька, — пролепетал я.

— Да уж прощаю, — безоблачно улыбнулась девушка. — Если бы синяки были только на руках… А то тут, — она провела пальцем по талии, — еще хуже.

Я чувствовал себя очень неловко. Думал: «Ах, Машенька, Машенька… И она еще шутит!»

А она, приветственно вскинув руки, отошла к соседней койке, где лежал раненый летчик-истребитель, присела на стул.

— Ну, как вы себя чувствуете, товарищ майор?

Раненый ничего не отвечал, молчал. Я видел, как Маша осторожно, очень нежно погладила своей ладошкой его большую руку.

— Все будет хорошо, товарищ майор, — ласково звучал голос девушки, — вы только не волнуйтесь, наш главный — прекрасный хирург…

Майор молчал.

Вскоре я узнал печальную историю моего соседа. Его подбили в жарком воздушном бою над Перекопом, куда он со своей эскадрильей сопровождал штурмовики Ил-2. Четырем парам «яков» пришлось отбивать атаку нескольких десятков «мессеров». И они отбили. Все «илы» вернулись домой, майор сбил одного «мессера», еще одного подбил. Но в какой-то момент ведомый прозевал атаку Ме-109, и самолет комэска был прошит очередью. Мотор «яка» заглох, майора ранило. Истекая кровью, он дотянул до своей территории, посадил самолет в поле, но при посадке машина перевернулась, летчику сильно повредило ноги. Когда его вытащили из самолета, он был без сознания.

Это был крупный, очень сильный мужчина лет тридцати. Руки — что лопаты, на короткой шее — крупная голова с коротким ежиком.

Когда я поступил в госпиталь, он уже находился там недели две. Ему сделали операцию, ноги заковали в гипс, но температура продолжала оставаться высокой. Сняли гипс, и обнаружили на одной ноге омертвение тканей. Приговор врачей был суров: начинается гангрена, ногу нужно ампутировать. Майор не соглашался.

Днем он лежал молча, безучастно смотря в потолок. А ночью, когда впадал в забытье, стонал, бредил, по-чапаевски кричал: «Врешь, не возьмешь!» Своими ладонями-лопатами обхватывал толстые металлические прутья на спинке кровати и гнул их, как проволочные. Когда его немного отпускало, он смотрел на свою «работу», смущенно улыбался и говорил сам себе: «Опять буянишь, майор».

Маша по секрету сообщила, что у майора, кроме ног, поврежден еще и позвоночник, каждое движение причиняет ему адскую боль, и просто удивительно, как он не кричит криком.

— Прямо железный человек! — восхищалась она.

У меня дела быстро пошли на поправку. Я уже на костылях выходил во двор погреться на солнышке. Часто навещали друзья: Шабанов, Уткин, Емельянов. Пришел как-то Мордин: их эскадрилья уже прилетела в Скадовск, Друзья сообщали новости: под Севастополем затишье, но это затишье перед бурей — в ближайшее время начнут выкуривать оттуда немцев. Основная борьба в эти дни шла на морских маршрутах, между Севастополем и Констанцей. Караваны врага без конца шныряли туда-сюда, разведчики перехватывали их, наводили ударную авиацию и топили. Приказ был такой: ни один немецкий транспорт не должен дойти до порта. Топить, топить беспощадно!