Морис Тринтиньян - Большой Приз Монте-Карло

Но тут же радость угасла как заклинивший мотор. Куда подевался Аскари? Я вспомнил о скоплении людей и переполохе у шиканы. Значит, это он попал в аварию.

Я шел первым, но счастья мне это не прибавляло. Тревога усиливалась оттого, что в тот момент я ничего не знал, и узнать обо всем смогу только после гонки. Я пытался угадать, что могло случиться с Аскари, и при мысли о том, что всего лишь два круга назад сам едва не утонул в гавани, мне стало страшно… и я сбросил газ.

В очередной раз подъезжая к шикане, я замедлился, чтобы все разглядеть… и я увидел! Я не ошибался. В обрамлявшем набережную заборе из мешков с песком была большая дыра, а в гавани в одном месте скопилось множество лодок. Это было страшно! Я продолжал гонку уже машинально. Мне хотелось все бросить. Я насмехался над своим гоночным планом, над своими «временами», и, проезжая мимо боксов, в душе ругал Уголини, подававшего сигнал увеличить темп.

Если бы я догнал Аскари за три круга до финиша, а на финише опередил бы его с минимальным преимуществом, я кричал бы от радости. Я бы спокойно насвистывал, если бы увидел его автомобиль стоящим перед боксами, как «Мерседес» Мосса за круг до того. Но если бы Аскари разбился, радоваться победе было бы позорно. Я бы постыдился, отверг бы цветы и почести. Мне бы захотелось куда-нибудь уйти, забиться в какой-нибудь угол вместо того, чтобы на меня пялились тысячи пар глаз. Мне даже захотелось, чтобы давление масла окончательно упало до нуля, чтобы у меня была хорошая причина для схода.

Но тут же камень упал с моего сердца. Очень медленно проходя шикану, я заметил Аскари, стоявшего в одной из лодок. Я узнал его по небесно-голубым брюкам, какие носят кровельщики… какие ношу и я.

Он был жив… и в этот момент ожил и я. Я снова вернулся к гонкам, которые уже почти оставил. Наконец-то, сопровождавшее меня махание платками начало меня радовать. Моя нога снова нащупала педаль «газа», и я перестал в душе ругать Уголини, требовавшего от меня взвинтить темп.

Маэстро был прав. Я не должен был засыпать и отдаваться чувствам. Шедший вторым молодой Кастелотти, воспользовавшись моим душевным кризисом, сократил свое отставание до пятнадцати секунд. Третий, Бера, шел позади меня в 35-ти секундах, а четвертый, Пердиза – в минуте и десяти секундах.

На следующем круге я с удовольствием констатировал, что снова прошел круг за минуту сорок семь, и Кастелотти, по-прежнему, отставал от меня на пятнадцать секунд, о Бера уже никто ничего не говорил.

Жан поскользнулся на одном из масляных пятен. Я заметил его автомобиль стоящим на трассе и его самого дискутирующим рядом. Поскольку «Феррари» Харри Скелла уже целых пятнадцать минут неподвижно стояла перед нашими боксами, на трассе нас осталось уже лишь восемь – за десять кругов до финиша.

В течение нескольких минут Мосс, Миерес, Аскари, Скелл и Бера вынуждены были сойти. Это был отпад! Я с беспокойством подумал:

«Теперь будь внимателен, чтобы в этот список не попал и Тринтиньян. Сегодня лидерам не очень-то и везет.»

Меня, по-прежнему, очень беспокоило давление масла. Тем более, Кастелотти наступал мне на пятки, и о бережном отношении к машине не могло быть и речи.

Пятнадцатисекундный отрыв ничего не значил. Выезжая из тоннеля, он мог видеть, как я несся вдоль набережной по направлению к боксам. Я, должно быть, был для него красной финишной точкой.

В 93-ем круге табло преподнесло мне радостное известие. Оно сообщало, что я опережал Кастелотти на семнадцать секунд, а Пердизу, шедшего третьим на автомобиле Бера, на минуту двадцать. Жану действительно не повезло. Лучше бы он остался за рулем своего автомобиля.

Таким образом, позади меня шли два молодых гонщика: 25-летний Кастелотти и 23-летний Пердиза – две большие надежды. Я же единственный отстаивал честь старых казаков.

Я шел ровно, одним глазом посматривая на указатель давления масла, а другим – на дорогу. Мне было ужасно жарко… однако, я так сосредоточенно думал о том, что должен добраться до финиша, что уже забыл о том, что умираю от жажды.

От работы рычагом переключения передач у меня отяжелела рука. Ладонь горела, как в огне. Несмотря на то, что у меня были перчатки, я заработал на ладони мазоль, которая уже лопнула. Кроме того у меня болели почки, но, подведя итог всем своим болячкам, я сказал сам себе:

«Совсем скоро все закончится, милый Морис.»

На 94-ом круге я опережал Кастелотти всего на шестнадцать секунд, но на 95-ом снова отыграл одну секунду.

До финиша оставалось всего пять кругов: неполных шестнадцать километров. Когда в одном из левых поворотов у меня снова упало давление масла, я поймал себя на том, что у меня возникло желание обратиться к автомобилю:

«Только не это, держись, будь мужчиной. Только не делай этого! Надеюсь, ты не сломаешься – ведь до финиша уже рукой подать!"

Я уже почти три часа крутился на этом адском тобоггане и чувствовал, что понемногу это начинает мне действовать на мозги. Даже моя магическая фраза «Оставь все как есть» не помогала мне избавиться от боязни поломки. Мысли о ней портили мне радость от лидирования и великолепного шанса выиграть лучшую в своей жизни гонку.

К счастью, в моей голове родилась мысль, которая помогла мне вернуть душевное спокойствие и равновесие. Я представил себе, какое, вероятно, в этот момент было изумление на лице Коммендаторе, сидевшего перед радиоприемником у себя на вилле в Модене. Должно быть, это было красивое зрелище. Вероятно, в этот момент я доставлял огромную радость старику Феррари, как его называл Широн.

А что должно было твориться в боксах! Там, должно быть, у всех мурашки бегали по спине! Уголини наверняка потерял свое джентльменское самообладание.

Несомненно, его забеспокоило, что я замедлился после аварии Аскари. Вероятно, ему показалось, что на моей «Феррари» было что-то не в порядке. Однако, мотор работал ровно. Но никто не мог предположить, что у меня были проблемы с давлением масла. Тысячи людей наблюдали за тем, как мы кружимся перед ними, но только я знал, на какой технике. Проезжая мимо боксов, я попытался рассмотреть, что происходило в боксах «Лянча».

Я не преследовал цели составить о них представление, но, поскольку у меня все получалось, я пришел к заключению, что, скорее всего, у них было мрачное настроение – как у людей, уже смирившихся с поражением. Авария Аскари должна была разбить их, и они не осмеливались надеяться на то, что такой молодой гонщик, как Кастелотти, сможет одолеть такого старого лиса, как я.

Я уделял внимание тому, чтобы не терять преимущества над «Лянча» Кастелотти, но при этом я не мог от нее оторваться. В конце 97-го круга мой отрыв составлял те же семнадцать секунд. Это меня раздражало, но я стал рассуждать так: