Сергей Шойгу - Про вчера [litres]

– Курить можно?

– Кури на здоровье, пепел вот сюда.

И отодвигается пятак дюрали, как дверной глазок, за ним – атмосфера, то есть уже улица, небо. На земле минус сорок пять, там, за бортом, в небе, и того ниже. Рядом молодая мама, младенцу на её руках не больше недели. Она достала грудь и кормит, от груди идёт пар. На вопросительный взгляд спокойно отвечает: «Чтобы не кричал, у него ушки».

Кажется, что через полушубок прямо с сиденья, с покрытой дерматином алюминиевой лавки, мороз проникает в позвоночник, от копчика до затылка, превращая в камень всё – почки, печень, желудок – весь ливер, и это не разморозится никогда. А тут спокойное: «Чтобы не кричал, у него ушки».

Под шум мотора, который, кажется, лежит у тебя на коленях, все как-то разговаривают и как-то слышат друг друга, всё просто и обыденно.

Через два дня возвращаемся вроде бы тем же бортом, хотя их много и можно перепутать. Тот же холод. Завелись, рычим, с места кастрюля не двигается. Пилот кричит в салон: «Мужики! Кто поздоровее?»

Думал, скажет: «Подтолкните». Нет, пристыли лыжи. Достаём киянку – деревянную кувалду, стучим по лыжам, лезем обратно на борт. Дальше штатно: взлетаем, летим. Опять всё обычно и просто.

Летом веселее: и видно больше, и день – день, и ночь – день. Тут уже вертолёт, и можно поспать на полу. Спальников, рюкзаков и всякой всячины, которая неважно когда, но обязательно пригодится, на борту полно.

В углу вижу длинный тонкий тросик, на конце которого что-то вроде якоря, сваренного из арматуры. На вопрос: «Зачем, это ж не лодка?» – так же обыденно и просто нахожу ответ, когда вижу сеть, перегородившую речку. Подлетаем ближе, цепляем крючком, поднимаем, отлетаем подальше и выбираем из сети рыбу. Что дальше с сетью, весьма дорогим и дефицитным орудием промысла, не знаю. Может, рыбакам вернули. Может, другим отдали.

В Волочанку, таймырскую деревню, мы летали, потому что строили там школу-интернат для детей местных народностей – долган и нганасан, оленеводов.

Вокруг тундра. Мхи. Озёра. Зимой мороз страшный. Первая метель может случиться в сентябре, последняя – в июне.

В Волочанке соблюдался сухой закон, спиртное продавали раз в неделю – в пятницу вечером. И многие, если не все, от мала до велика, ждали этого вечера. С материка в тот год были там только мы и ещё трое, появившиеся задолго до нас.

Этих троих хорошо помню.

Она – продавец, повар, товаровед, заведующая складом и столовой в одном лице. Сослали её то ли за тунеядство, то ли ещё за что-то. Подавала на материке дурной пример. А в Волочанке она в великом почёте, здесь её прозвали Царицей Горы. Ведь только от неё зависит, кому и сколько достанется спирта, ликёра «Мятного» и «Бенедиктина». И только она могла отпустить все эти дары не в пятницу вечером, а когда горящая душа возжелает. А это могло произойти, например, во вторник утром. Но достать у Царицы Горы выпивку в неположенное время приравнивалось к покорению Эвереста.

Представители малых северных народов, в том числе долгане и нганасане, быстро пьянеют. Нулевая устойчивость к алкоголю. Без тормозов. Поэтому в воскресенье утром на спирт или любой другой напиток с градусами менялось всё: унтайки, шкуры песца, шапки, парки, ибо к утру воскресенья у местных кончались запасы горячительного. И было им очень плохо, как и многим другим народам нашей страны.

Некоторые ушлые гости с материка пользовались этой ситуацией. Пытались обогатиться. Знакомые тайком доставляли им в Волочанку спирт в грелках и термосах. А они каждое воскресенье за сто граммов или двести получали от местных драгоценную пушнину.

Местные умирали с похмелья и несли шкурки, меховые изделия. Но, как правило, приезжие менялы ничего не зарабатывали: всё это при отлёте домой по жалобам оленеводов изымалось и возвращалось этим замечательным, добрым людям, абсолютно неприспособленным к привычной нам жизни.

Второй – директор школы, ссыльный из Риги. Никто не знал за что… Но факт, что сослан. Местный интеллигент.

Его рассказ про первую для северян лекцию о творчестве Сурикова и сегодня кажется диковатым.

Собрал оленеводов с семьями, поставил диапроектор, повесил простыню, начал. В момент показа картины «Переход Суворова через Альпы» в зале загудели. И вдруг один из, видимо, уважаемых людей и, видимо, под действием «пятницы» громко закричал: «Видите! Злые люди идут на нас, надо защищаться!»

Все разбежались, кинулись к своим упряжкам, схватили карабины, встали вокруг села. Как пояснил учитель-директор, много времени понадобилось, чтобы их успокоить. И он сделал главный для этих мест и для себя вывод: прежде чем нести «доброе, вечное», надо заслужить их доверие.

Потом я в этом убеждался много раз. То, что люди живут не так, как мы на материке, совсем не значит, что живут хуже и нам надо бороться за их светлое будущее.

Устроили банный день, собрались на Хету. Река широкая, насколько помню – метров триста-четыреста. Серые песчаные отмели. Быстрая светло-коричневатая вода.

Стирали портянки, спецуху, купались, отбиваясь от мошки и комаров. Вдруг видим: на реке перевернулась лодка, а в ней плыл старик-нганасан. Старик тонет. Кинулись, достали, откачали. И вот тут самое интересное. Его жена бегает, кидает в нас камни и кричит: «Он решил его забрать! Вы помешали!» И хотела, судя по всему, чтобы мы бросили его назад в реку.

Третий – огромных размеров мужчина в возрасте. Всегда молчавший (пока не выпьет). По рассказам местных, периодически он уходил в тундру. Куда? Зачем? Местные только догадывались. Он так и не смог, а может, и не стремился стать для местных своим. Приходил к нам по вечерам, рассказывал о старых временах. Признался, что дошёл сюда пешком ещё в 30-е годы из Дудинки. Это четыреста километров по тундре. Ладони у него были большие, как две сковороды, и спокойно лежали на коленях до приёма трёхсотчетырёхсот граммов спирта. А после этого становились опасно-непредсказуемыми. На фронте не был, не воевал. На расспросы о том, как жили в Дудинке до войны и была ли она вообще, отвечал мрачно, пьяно: «Не помню, давно было, давно ушёл. Как комсу [1] Комса – комсомольские активисты, устаревшее просторечие. порубали, так и ушёл. С тех пор тут, в Волочанке».

Правда это или нет, сейчас не проверишь. Тогда он был очень убедительным и немногословным. Пока не выпьет…

Материалы на стройку завозили по реке. В то время уже был «северный завоз» [2] Северный завоз – государственное мероприятие по обеспечению территорий Крайнего Севера жизненно важными товарами в преддверии зимнего сезона. . К нему готовились все без исключения. Везли топливо, строительные материалы, технику, продукты, бытовые товары. За срыв – исключение из партии, уголовное дело, снятие с работы. Но и в этой архиважной судовой программе была особая часть – «завоз по быстро мелеющим рекам», то есть по большой воде. Иначе никак. И тут были речники – особые мастера.