Евгений Додолев - Михаил Ефремов. Последняя роль

А вы – люди, которые пытаются извлечь из этого политические дивиденды, – вот вы поступаете действительно ужасно. Понимаете, это даже не цинизм – это что-то адское, запредельное. Я понимаю, что сейчас так сложилось, что все постоянно следят друг за другом: кто оступится? Сейчас оступаться нельзя, сейчас самое верное – вообще молчать. Я говорил уже много раз о том, что мое самое заветное желание сейчас – это выпасть вообще из публичного поля, из любого публичного пространства. Мало того, что не давать комментариев стервятникам – этого я и так не делаю, но вообще не открывать рта, потому, что бы вы ни сказали, все будет использовано против вас. Никого, кроме хейтеров, не осталось.

Понимаете, я думаю иногда: в чем безысходность нынешней российской ситуации? После Сталинамогла быть оттепель, после Брежневамогла быть перестройка. Но после того, что творится в России сейчас, я не представляю, возможен ли для нее какой-то реанимационный процесс, какой-то путь к обретению прежних ценностей. Все-таки тогда были какие-то табу, сегодня их нет абсолютно. Я совершенно согласен с моим любимым кинокритиком Еленой Стишовой: мы растеряли все хорошее, что у нас было. Да, мы стали хуже.

Понимаете, с человеком случилась трагедия: он ненамеренно убил. И такая же, кстати говоря, те же слова – “трагедия” – применимы к судьбе Захарова, к страшной судьбе. Человек этот заслуживает хотя бы сейчас понимания, сострадания, уважения к смерти, чтобы не устраивать пляску на костях. Вы думаете, вы все безупречны? Нет, это не так. И если кто-то – как кажется им – недостаточно радикально осудил Ефремова, то делать из этого повод для травли – это что-то совершенно запредельное. С другой стороны, сейчас столько запредельного происходит в мире, что уже на этом фоне что там говорить…

Я, конечно, не могу не отметить двух “выдающихся” публикаций. Я думаю, что здесь методичка, потому что слишком уж совпало мнение одного писателя и одного сценариста. Я просто не буду их называть, чтобы не делать им пиара лишнего, потому что не собираюсь же я обращаться в суд? Но вот они пишут: “Не могу (это я цитирую сценариста) отделаться от мысли, что случившееся – какой-то кармический ответ за моральный беспредел, который при полной поддержке московских чиновников от культуры устроил творческий соратник Ефремова господин Быков. Напомню, что рифмодел украсил чуть ли не первое после карантина большое московское культурное мероприятие, книжную ярмарку на Красной площади, прочитав со сцены довольно слабенькие по исполнению и глупо злобные по содержанию вирши, уравняв в них российскую власть и коронавирус”.

Милый мой, я понимаю, что Пушкин– слабый поэт, ну что поделать? “Наше все”, – говорит Аполлон Григорьев, хотя тоже был, кстати, алкоголик. Конечно, вы лучше, что там говорить? Конечно, у Пушкина было много слабостей. Но «Гимн чуме», который я читал со сцены, он не про коронавирус, и он не принадлежит к числу слабых творений Пушкина, а, наоборот, Цветаева, например, считала его вершиной русского стиха. Ну что же за русофобия-то? Понимаете, я уже не говорю о том, что Пушкин покаялся за “грехи” юности: он написал “Клеветникам России”, “Бородинскую годовщину” – довольно сильные, сильно энергичные стихи. Да и вообще, так сказать, у него были недурные сочинения.

Почему “слабенькие стишки”, я не понимаю? Я читал песню председателя, гимн, и это выложено в сеть, ну что же вы не потрудились послушать? Может быть, вам бы понравилось. Это же был, понимаете, день рождения Пушкина. Я понимаю, что, как написал другой автор, писатель, “сравнимо выступление Быкова с ДТП со смертельным исходом – то, что он там прочел при поддержке московских властей”. Я хочу для авторов РЕН-ТВ сообщить, что я выступал там бесплатно, как и все. И вообще это было в рамках “Пионерских чтений”. Но это был день рождения Пушкина, поэтому я осмелился прочитать со сцены стихи Пушкина. Я не знал, что это нельзя, понимаете? Наверное, если я сказал, что Ефремова надо распять, то это сошло бы мне с рук. Но то, что Пушкина нельзя в день его рождения, – я не знал, господа, ну что же такое, правда? Он был неплохой человек, и даже государь сказал, что он ему прощает (правда, это было на смертном одре). Но он печатался, и его признавали не самые последние люди; например, лояльный очень Жуковскийсчитал его недурным стихоплетом. А тут – “слабенькие стишки”… Это не про коронавирус стишки, а про чуму. И главное, выступление это находится в общественной доступности: там, кроме Пушкина, ни единого было не сказано слова, все – дословные цитаты. Что же вы делаете, ребята, давайте не строить себе такой ад?

И если говорить чуть серьезнее, то, понимаете, в чем адскость этой жизни сегодня? Натравливание постоянное. Они, вероятно, думают (те, кто дирижирует этим хором), что они таким образом помогают сплочению нации. Нет, они делают вот то самое, что сказал господин Патрушев: они разрушают цельность народа. Ведь Патрушев специально предупредил об этом в интервью “Аргументам и фактам”: вы разрушаете целостность народа, вы натравливаете одну его часть на другую: вы что, действительно это на деньги Запада делаете? Я-то не имею доступа к вашим финансовым ведомостям. А в принципе, это очень дурно пахнет.

И та атмосфера, которая насаждается, тоже ужасна. Тот ад, в котором оказался, в который загнал себя Ефремов, – это не дай бог, я злейшему врагу не пожелаю этого, потому что это грех и это его вина. Но почему же вы все время требуете, чтобы все его топтали. Во-первых, дождитесь суда, который проведет психиатрическую экспертизу, назначит полную экспертизу ему, узнает, как все это было, узнает детали, – и тогда называйте его убийцей, но зачем же топтать закон? У нас и так его не очень много. И конечно, я никогда не пожалею, я всегда буду гордиться тем, что я работал с Ефремовым, что я его знал тогда. Что с ним случилось сейчас и какой он – я вообще в последний год не виделся с ним, если не считать одного нашего интервью, во время которого он казался мне абсолютно адекватным.

Но мне очень жаль, что я мало с ним общался. Может быть, я сумел бы почувствовать его какое-то психологическое неблагополучие и от чего-то его спасти. Потому что я знаю столько людей, которым он помог в разное время, помог словом, помог делом; и я уже не говорю о том, что зачеркивать сделанное им в искусстве – это просто нерасчетливо, у нас не так много хорошего кино. При этом еще раз говорю: сделанное – чудовищно, случившееся – ужасно. Сколько раз хотите я это буду повторять. Но требовать отречения, как требовали при Сталине, – господа, ну опомнитесь вы немножко: если к каждому из вас присмотреться, там можно увидеть такое, что просто, знаете, волосы на голове дыбом встанут. Но это ладно, разумеется».