Дмитрий Олейников - Авраам Линкольн

О том, насколько мучительно (и скрытно) Линкольн переживал сложившуюся ситуацию, оставил воспоминания его ровесник, соратник и друг Джозеф Гиллеспи. Однажды зимней ночью, после того как другие гости разошлись, Линкольн затеял с ним долгий и откровенный разговор. Авраам сидел в своей гостиной так, как любил сидеть в неформальной обстановке: оседлав стул, обхватив руками его спинку и положив на неё сверху тяжёлую голову.

Друзьям было что вспомнить: и войну с Чёрным Ястребом, и первые заседания Законодательного собрания штата, и тот трагикомический момент, когда они хотели сорвать выгодное демократам голосование, а те закрыли двери, чтобы депутаты не разбежались, и тогда Авраам и Джозеф выпрыгнули в окно… Но всё равно всё сводилось к текущим событиям.

— Гиллеспи, как бы я хотел отдать несколько лет своей жизни за то, чтобы не ждать инаугурации и клятвы президента два мучительных месяца!

— Почему?

— Потому что с каждым часом те трудности, которые мне предстоит преодолевать, только прибывают, а нынешнее правительство не делает ничего, что может предотвратить распад страны. А я, призванный противостоять этому мучительному распаду, вынужден оставаться здесь, не имея возможности ни предотвратить его, ни хотя бы ослабить его силу… Сецессия не останавливается, она расширяется, и если захватит пограничные штаты, наша система правления просто взорвётся!

Джозеф почувствовал, сколько горечи в словах «ещё-пока-не-президента». А когда разговор коснулся не только сецессии, но и возможной войны, Авраам признался:

— Я перечитал молитву в Гефсиманском саду, в которой Сын Божий в отчаянии просит Создателя: «Да минует Меня чаша сия!» — и чувствую себя будто в Гефсиманском саду, и моя горькая чаша полна до краёв…

Гиллеспи вспоминал, как он принялся утешать друга, говоря, что хотя Моление о чаше и осталось без ответа, страдания, которые Иисус просил отвратить от него, привели к переходу от язычества к христианству, что принесённые жертвы оказались не напрасными… Тогда ему показалось, что он хотя бы немного успокоил взволнованную душу друга. Но годы спустя Гиллеспи осознал, что слова о жертвах и страданиях оказались пророческими.

Прощаясь, Авраам припомнил давнюю историю: «Джо, думаю, ты не забыл то судебное заседание в графстве Монтгомери, когда твой напарник уже во вступительной речи угробил всё ваше дело. Я видел, как ты пытался исправить ситуацию и подавал коллеге всевозможные знаки, но не смог его остановить. Теперь примерно та же ситуация между мной и президентом Бьюкененом. Он заваливает всё дело, а я ничего не могу сказать и остановить его тоже не могу… Спокойной ночи!» {376} 376 Цит. по: Tarbell I. M . Op. cit. Vol. 2. P. 200–201.

А волны гостей, любопытных зевак («интересно, как он относится к посетителям?»), дальних знакомых и знакомых дальних знакомых с равномерностью и неуклонностью прибоя накатывались к дверям кабинета будущего президента. Число посетителей было таково, что в качестве временных гостиниц стали использовать пассажирские вагоны. В том же кабинете, что был предоставлен губернатором кандидату в президенты Линкольну, «пока-ещё-не-президент» принимал посетителей с десяти часов до полудня и с трёх до половины пятого («без каких-либо формальностей вроде предварительного вручения визитных карточек» {377} 377 Villard H . Op. cit. Vol. 1. P. 142. ).

Он старался быть одинаково внимательным ко всем, будь то ватага сельских работников в домотканых штанах (пришли, пробрались сквозь толпу, пожали руку своему Эйбу и тут же ушли) или храбрый сецессионист из штата Миссисипи, явившийся с вызывающей синей кокардой, эмблемой сецессии, и ушедший с подписанным сборником дебатов Линкольна и Дугласа. Самыми назойливыми были искатели должностей. «Нью-Йоркский вестник» иронизировал: «Сюда приехал Е. Коуч с желанием получить любую должность, за которую хорошо платят. Дж. Бронсон тоже приехал сюда, но сам не знает, чего хочет; а вот Г. Вуд знает, чего хочет: чего-нибудь».

Линкольну это вполне могло напомнить историю об одном митинговом агитаторе с Запада, который потребовал у президента Джексона место посла, потом постепенно снижал претензии и в конце концов был удовлетворён подарком в виде поношенных брюк {378} 378 См.: Holzer H . Op. cit. P. 104. .

Но если ограничить число посетителей было возможно хотя бы временными рамками, то остановить поток писем — никак. Николаи и Хэй сортировали содержимое ежедневно приходящих мешков: поздравления и просьбы о правительственных должностях — в архивную стопку, толстые многостраничные прожекты и памфлеты — в мусорную корзину. На стандартные просьбы (о высылке фото, автографа, биографии) секретари писали стандартные ответы. Особый разряд посланий составляли многочисленные оскорбления и угрозы. Они сохранились потому, что Линкольн сделал их предметом коллекционирования. Будущего президента называли обезьяной, бабуином, сатиром, шутом, негром, мулатом, монстром, идиотом, жертвой аборта; его следовало высечь, сжечь, повесить, посадить, пытать… От непонятных «священных братств» приходили рисунки виселиц и кинжалов. Были листы, заполненные ругательствами с орфографическими ошибками: одно такое послание состояло из десяти строк, в каждой только крупно выведенное «чёрттебявозьми». Были и такие, в которых художественно описывалось, как именно ружейный выстрел прервёт жизнь адресата ещё до или во время инаугурации. По сравнению со всем этим весьма добродушным выглядел пришедший из глубинки Иллинойса «Диплом Ордена уродов» {379} 379 См.: Whitney H. C . Op. cit. P. 492–493; Sandburg K . Abraham Lincoln: The Prairie Years: In 2 vol. New York, 1926. Vol. 2. P. 381–382. . При этом и достойных прочтения писем оставалось столько, что, как замечал Джон Хэй, Линкольн «занимался своей корреспонденцией постоянно: дома, в офисе, на улице и в кругу друзей… Разве что в церкви ему приходилось преодолевать этот сильный соблазн» {380} 380 Lincoln’s Journalist: John Hay’s Anonymous Writings for the Press, 1860–1864 / Ed. by M. Burlingam. Carbondale; Edwardsville, 1999. P. 17–18. .

Между тем уже был сшит лучшим портным Чикаго и выставлен в витрине на всеобщее обозрение костюм-тройка для инаугурации: кашемировая пара, шёлковая жилетка. «Сшит из лучшей ткани, которую можно купить, и сделан с таким вкусом и старанием, которые не купить ни за какие деньги!» {381} 381 Цит. по: Weik J. W . The Real Lincoln: A Portrait. Boston; New York, 1922. P. 291–292. Пришла пора сборов в дорогу и прощаний. Со многими — навсегда…

В самом конце января Линкольн незаметно исчез из города. Путь его лежал в графство Коулс, в Фармингтон, где в десяти милях от железнодорожной станции жила его матушка Сара. Эти десять миль Авраам проделал в лёгкой повозке, раскланиваясь и обмениваясь приветствиями со старыми знакомыми, как в прежние времена. Одет он был так, что никто бы и не подумал, что по просёлку катит будущий президент США, — так, городской юрист с саквояжем. Авраам обнял старую женщину, которую всегда считал своей второй матерью, пообщался с родственниками, Хэнксами и Джонсонами, на кладбище постоял у могилы отца. Попросил подобрать для неё подходящий надгробный камень.