Виктория Мочалова - Лытдыбр [Дневники, диалоги, проза]

Но это всё не интересно, о механизмах функционирования этой системы я не раз писал: топтунам без разницы, на что возбуждаться. А вот про сам феномен “засорения” русского языка иностранными словами стоит уточнить, откуда он взялся.

Конечно, любого образованного человека в наши дни просто обязан бесить тот адский наплыв бездумных иностранных заимствований, которыми за последнюю четверть века засрана устная и письменная русская речь. Ивенты с мерчендайзерами, коучи с икспириенсом в тимбилдинге, трейдинг бондами на стокмаркете, инсайт с инсайдом про экзит-поллы/АйПиО, вот это вот всё. Хорошо помню, как в 1993 году приезжал к нам в Израиль из Москвы покойный Илья Кормильцев, полиглот, умница и филолог, и привёз новый русский анекдот: “Наше почтовое отделение предлагает клиентам новые виды услуг: маркетинг, конвертинг, лизинг и прилепинг ”.

Анекдот этот показался мне тогда очень смешным, но совершенно абсурдистским, в духе “сколько волка ни корми, всё равно у слона больше”. Лишь вернувшись в Россию несколько лет спустя, я осознал, до какой степени правдиво эта шутка отражала реальные процессы засорения повседневного русского языка. И понятно, что процессы эти не в последнюю очередь связаны с малой грамотностью и тотальным отсутствием чувства языка у внедряльщиков, которые своё профтехобразование получали на недельных экспресс-курсах, где нахватались терминов, но не имели ни времени, ни ума их осмыслить – и потащили в бизнес-практику, сформировав в каждой отрасли свой жаргон, богатый на бессмысленные иностранные кальки.

При желании любой из нас может назвать 10, 50 или 100 терминов, которые сегодня уже вошли в словари русского языка, но изначально в нём совершенно не были нужны, потому что полностью дублируют по смыслу уже существовавшие в обиходе, всем понятные слова и выражения. Скажем, ритейл – это розница. Клиренс в автомеханике – это просвет. Не нравится просвет, можно зазор. Клиренс в медицине – это очищение, выведение. Хилер – это целитель. Риэлтор – это маклер. Чек-ап – обследование, диспансеризация. Иностранные слова, не привносящие новых смыслов, языку не нужны. Они там заводятся от отсутствия гигиены речи. Об этом можно сожалеть, можно воздерживаться от использования паразитов в собственной речи, но, увы: если слово-паразит прижилось в широком речевом обиходе, его место – в словаре.

Однако больше всё-таки возникает в языке не глупых двойников типа “ритейла”, а слов, которые отражают принципиально новые явления, которых никогда раньше не было ни в обществе, ни в природе, поэтому они не имеют привычного названия, и придумывание для них неологизма – процесс, естественный для языка. И, чтобы рассуждать о “правильном” русском словообразовании, нужно просто учитывать специфику русского языка, который имеет свой очень понятный путь – не уникальный, но и не идентичный другим языкам Европы.

Самый наглядный и простой пример из нашего времени – компьютер. Слово для обозначения этого явления более или менее одновременно начало входить в обиход во всём мире. Исходно computer – это классика английского словообразования. Взяли американцы свой глагол to compute, вычислять, прицепили суффикс – er, указывающий на деятеля, получили слово, буквально переводящееся на иностранные языки как “вычислитель”. А дальше все народы мира начали это слово перенимать. И тут прекрасно отразился особый путь. Французы, немцы, израильтяне, чехи без труда повторили упражнение американцев: взяли свой глагол со значением “вычислять”, прицепили суффикс деятеля, получили не заимствование, а неологизм из местного корня. Ordinateur, Rechner, махшев, počitač. Слова, не похожие на “компьютер” по звучанию, но идентичные ему по смыслу.

Русскому языку, по самой его природе, такой путь оказался не органичен. То есть по этому пути пытались пойти: назвали компьютер “электронно-вычислительной машиной”, сократили до ЭВМ, а в начале 1980-х, с появлением PC, добавили слово “персональный” и заново сократили – уже до пЭВМ. В те же годы из русских переводов Лона Пула и оригинальных руководств Брябрина посыпались на голову публике другие термины, образованные тем же способом: ОЗУ, ПЗУ, ЦПУ, НЖМД, НГМД, манипулятор типа “мышь” и т. п. Всё это были официальные обозначения, и ни одно из них не прижилось. Потому что русский – это такой специальный язык, который привык любую терминологию перенимать из того обихода, откуда она к нам пришла. Это для живого русского языка совершенно естественный, органичный и освящённый веками успешной практики процесс. У нас даже “столяр” и “слесарь” – слова иностранного происхождения, не говоря уже о солдате, матросе, капитане, командире, об армии и флоте, авиации и космонавтике, о патриархии и администрации президента. Местами эта вековая традиция доходит до явного абсурда, как в случае с норд-остом и зюйд-вестом, которые в момент своего прихода в русский язык были очевидно избыточны, все бы поняли “северо-восток” и “юго-запад”, но они прижились на ура, потому что это органичный путь, и само голландское звучание несёт смысловую нагрузку, которой нет в исходных голландских словах.

В разные эпохи в России случались патриотические движения, пытавшиеся бороться с засорением русского языка путём “импортозамещения”, – но никакие тихогромы, мокроступы, топталища, шарокаты, ячества, рожекорчи и крестословицы у носителей языка не получили поддержки. А фортепьяно, калоши, тротуары, бильярд, эгоизм, гримаса и кроссворд – вполне родные для любого русскоговорящего человека слова. Над потугами Шишкова вырабатывать русский лексикон, исходя не из языка, а из политической догмы, стебался ещё Пушкин в первой главе “Онегина”:

Естественный процесс появления новых слов в русском языке не исключает появления слов с местными корнями. В той же компьютерной терминологии, хоть и не покатило название ОЗУ, мы всё же говорим не RAM, а оперативка, более формально – оперативная память. Винчестер, он же хард, со временем стал жёстким диском. Слово “дискета”, хоть и иностранного происхождения, но всё ж не “флоппи диск”, как она именовалась в странах-экспортёрах. Дисководы уверенно победили “флоппи драйв”. Опять же, “планшет” – слово иностранное, но ни разу не “таблет”, как именуют их в стране происхождения. То есть в появлении слов с русскими корнями для обозначения новых явлений ничего невозможного нет. Просто это у нас не путь умолчания, а менее частотный вариант.