Виктория Мочалова - Лытдыбр [Дневники, диалоги, проза]

Действительно, количество такое, что есть чего стыдиться. Четыреста, говорят, тысяч за три года. Селимся кучно, даже без направляющих указаний министерства абсорбции. Бывали вы когда-нибудь в Гило? Или в Кирьят-Йовеле, на улице Штерн, под вечер?

– Вообразите, Жорик, эти бляди сняли с меня сорок процентов мас-ахнасы! [32]

– А вы их птором, Алла Сергеевна, птором, они таки живенько вам всё вернут… [33] Букв . “освобождение” ( иврит ), безналоговый статус.

– Как же, вернут, ироды… Последнее отберут!

Ходим в специальные магазины, куда без голубой книжечки даже поглядеть не пускают. Одной прессы на языке, недоступном Амосу Озу, пишем и читаем, по нескромным подсчётам, миллион экземпляров в неделю. Недослышанное с семи до семи по РЭКА досматриваем в девять по “Актуальности”, а после того переключаемся на Останкино и до отбоя имеем культурный досуг без “Сохен самуя” и “Зеузе”. Создаём союзы выходцев и выходок, в каждом офисе и банке имеем своего человека, и человек этот не всегда понимает про офис, в котором работает, но всегда понимает про нас. С Содружеством имеем такие живые и непосредственные связи, что можем рассказать много новенького его Превосходительству А.Е. Бовину о положении дел в представляемой им федерации. Например, почём там сегодня доллар, сколько дают и просят за квадратный метр полезной площади в Кузьминках и что нужно везти туда/оттуда в текущем квартале. [34] “Сохен самуй” (“Агент под прикрытием”, в русскоязычной версии “Умник”) – популярный израильский сериал (1987–1990 гг.). “Зеузе” – молодежный образовательный сериал 1 и 2 каналов израильского телевидения. [35] Бовин Александр Евгеньевич (1930–2004) – журналист, политолог, дипломат, в 1991–1997 годах – посол СССР, а затем Российской Федерации в Израиле.

Так что, может быть, государства мы у Амоса Оза не крали, но жизнь четырёхсот тысяч в массе построена вполне экстерриториально, не хватает лишь флага, границы и КПП с таможней. Браки с аборигенами – редкость, случаются не чаще, чем на доисторической – с иностранцами. Как написано на знамени партии Моледет: “Они – там, мы – здесь, и мир Израилю!” Правда, написано не про алию, а про арабов, но принцип подмечен верно. Сегрегация бытовая, культурная, экономическая и коммунальная – колючая проволока не натянута, но звуковой барьер почти непробиваем.

В такой недвусмысленной обстановке желание единиц оказаться поверх барьеров, слинять из гетто и раствориться в местной среде чем сильнее, тем несбыточней. Один женится на киббуцнице и плодит детей, не знающих русскому языку. Другой подписывает “кеву” и годами кутается в салатное, украшая семейные торжества статным видом и флорой погон. Третий возвращается в ответе и, почернев, надолго пропадает из поля русскоязычного зрения. Четвёртый растворяется в сахарных кубах Еврейского университета и даже не оборачивается потом с высоты горы Смотрящего (Скопус, ха-Цофим) на оставленный Вавилон вдоль стен Градшалаима. И сам я им неизлечим. [36] [37]

…Но проходит несколько световых лет в разомкнутом пространстве, и все беглецы проявляются в Центре культурных советских евреев, или на вернисаже культурных советских выкрестов проездом, или в какой-нибудь ещё тусовке ярко выраженного русскоязычного свойства. А подвижники и первопроходцы московского иврита, демонстративно углубившиеся в “Гаарец”, едва сойдя с трапа в Бен-Гурионе, сегодня либо двигают здешнюю русскоязычную прессу вперёд к рентабельности, либо, хуже того, пытаются “консолидировать общину”, из которой 5,45 % готово их для этого видеть в кнессете. Прощай, вересковый мёд ханаанского мифа. Здравствуй, не совсем шотландский король на зелёной поляне под стенами Старого Города. Наступают “Дни Москвы в Иерусалиме”, и выходим мы из-под камня, щурясь на белый свет, сколько нас там было: и старый горбатый карлик, и мальчик пятнадцати лет, и некто лысый в очках, похожий на Йоси Сарида. Это, если кто не понял, был наш групповой автопортрет. Мы, как выше сказано, дожили. До “Дней Москвы”.

Совместно с Арканом Каривом, Демьяном Кудрявцевым, Арсеном Ревазовым

Мы стареем, это неизбежно. Мы теряем лёгкость на подъём, спонтанность, чувство юмора; один из нас с ужасающей быстротой теряет волосы на голове. Мы всё меньше интересуемся женщинами и всё больше – хорошим обедом, желательно – за счёт заведения, кто бы им ни был. Былое презрение к деньгам постепенно сменяется бережливостью, граничащей со скопидомством: наших избранниц уже не ожидает ужин даже в дешёвой “Наргиле”. С трудом втягивая воздух в прокуренные лёгкие, безо всякого желания – по одной лишь обязанности, мы тащимся с ними, проклиная хамсин и безденежье, на прогулку по Старому Городу. Там мы отдаём последнюю дань романтике и читаем специально подготовленные для этой цели стихи:

Отдекламировав, мы совершаем ритуальный первый поцелуй, затем куём железо: деловито ловим таксомотор и через три минуты уже варим кофе – “ты здесь совсем один живёшь?” – в нашей центровой квартире. Редкие отказы (“ой, может, не надо… мама будет волноваться… мне сегодня нельзя…”) воспринимаются с плохо скрываемым облегчением, отчего становятся более частыми. Дверь за посетительницей закрывается, собака укладывается на коврике, честно-просительное выражение нашего лица сменяется дориан-греевской ухмылкой, и с криком: “Сколь же радостней прекрасное вне тела!” – мы валимся на скрипучий диван (вот счастье-то: можно по диагонали!) и убаюкиваем себя тринадцатым (который уж год…) уроком из “Самоучителя португальского языка”. Диалог: “Знакомство. Прогулка по городу”. Фодо, фодес, фодер.

Но если завтра в дверь постучат и на пороге встанет чёрный с пейсами человек из “Хеврат кадиша”, пришедший с деревянным сантиметром производить замеры наших форм, – нет, не пустим. Врёшь, костлявая, рано: в нас горит ещё желанье. Конечно, не то уже, которое выгоняло за полночь на Минский хайвей или втискивало в заплёванный тамбур “шестьсот весёлого” (до Калинина – стоя)… И не то, ради которого гуляли под ручку по замёрзшим лужам до рассвета, на память читая Бродского. И не то, заставлявшее пилить левое предплечье ржавым лезвием “Спутник”… Но желания умирают последними – даже позже ещё, чем надежды. И приключений на свою почти уже лысую – нет-нет, голову! – нам по-прежнему хочется.

И мы их ищем. “Дожили до седых яиц, – добродушно ворчит ветеран российской гинекологии Мария Михайловна Р., – а ума не нажили”, – глядя, как наша печальная команда, вооружённая двумя гитарами и тремя рюмками коньяку из кафе напротив, усаживается на тёплый булыжник иерусалимского арбата на исходе субботы. А что поделаешь? Компания “Эм Эн Джей Лимитед” переживает временные финансовые затруднения, некто Нимроди заплатит последние деньги не раньше десятого (если вовсе), Дёма купил себе “пежо”, и порядочный человек на его месте давно бы застрелился с такими долгами. Сегодня мы пришли просить подаяния. Пойми нас правильно, историческая родина. Твои дети хотят кушать. Крабов.