Феликс Медведев - После России

СМОГ распался. Потом я три года проработал в «Литературной России» при Константине Поздняеве, в отделе национальных литератур. Говорят, что я был очень подающим надежды — и самым молодым сотрудником «ЛитРоссии». Я пришел туда с улицы. Нашлись какие-то добрые люди и сказали: «Напиши, как умеешь». Я написал несколько заметок, меня взяли, стал работать. Это была страшная мельница — каждодневная, до потери сознания. Но это была прекрасная школа, и, несмотря на всю консервативность этого органа, у меня остались самые лучшие чувства к этим людям. Много ездил по России, писал о национальных проблемах местных писательских организаций. Переписывал материалы за писателей. Приходилось часто переписывать «от и до», чтобы как-то поместить в рамки газеты, как-то привести к общему знаменателю все материалы. В «ЛитРоссии» я работал профессионально, это был самый грамотный еженедельник, настоящий русский язык.

Два лета работал в «Студенческом меридиане», ездил по Таймыру, по всему Красноярскому краю. Сборник мой выпустили. А потом я понял: что же, буду писать о писателях все время? Должен и сам что-нибудь написать стоящее.

Даже при диктатуре Сталина… я помню детство свое — сталинское время, помню атмосферу, помню давящее небо, все это тяжелое, отвратительное время… Даже тогда, в конце концов, продолжались искусство и литература — может быть, неофициальные. Где-то в глубине шло творение, шла работа духа. И это самое главное, этому не может ничто помешать…

Я ушел из «Литературной России», потому что понял, что больше не могу подчиняться всем этим редакторам. Я знал, куда ехать, у меня есть друг Юра Самоненко (ныне эмигрировавший), у которого был дом в лучшей деревне на Волге. В верховьях Волги — деревня Едимоново. Конаковский район. Калининская область. Глухоглухо. Уехал туда с шестьюдесятью рублями. Сказал себе: «Не знаю, что я найду — любую работу, только чтобы не быть в Москве, в редакции». Вся эта суета для меня была очевидно-бессмысленна.

Приехал, нашел довольно быстро работу — егерем в Безбородовском охотничьем хозяйстве. Вселился в какой-то дом, стал жить.

Как всякий журналист, который хочет писать русскую прозу, я стремился к свободному времени. Вся проблема — время: во что его вложишь, то и получишь. Хорошо — ночной сторож, хорошо — истопник. Это обычные пути пишущей русской интеллигенции.

Электричества на кордоне не было. Лошадь была, моторная лодка, собаки, я занимался охотой, от кабана спасался — на березу лазил… Делал какую-то работу, но оставалось много свободного времени. Вот и написал «Школу для дураков».

Очень интересная деталь: прямо на берегу Волги стоял большой недостроенный двухэтажный дом и я в нем жил. Туда привозили охотиться разных людей, в том числе и Брежнева, и всех его генералов, министров… Они там веселились в свое удовольствие.

По простоте своей мы не знаем, что там, на излучине Волги, стоит до сих пор незамысловатая база отдыха дипломатического корпуса. Кишмя кишит агентами КГБ. Там можно все купить за рубли. Завидово недалеко, где еще Ленин охотился. Вот с каких пор все это повелось — охотничьи забавы вождей…

На некоторых островах на Волге были деревни, но с постройкой Иваньковского водохранилища их выселили. Я жил на берегу Волги — и не знал, что рядом есть остров Низовка, большой остров, там фундаменты какой-то старой деревни остались. Когда плотину построили, начался разлив и деревню снесли.

— Нечто подобное описано у Распутина в «Прощании с Матерой».

— Но я-то об этом узнал только в Америке, в библиотеке копался — и нашел. Оказывается, на этой Низовке жил удивительный русский поэт Спиридон Дрожжин, который и пахал, и писал стихи. Поэт от сохи был первым переводчиком Рильке в России. И Рильке дважды приезжал в эту деревню к нему гостить.

Так вот, на Волге я провел в общей сложности полтора-два года — и написал книгу. Нет, я не хотел быть ни лифтером, ни истопником, ни ночным сторожем. Мне хотелось все-таки жить где-нибудь на воле — и я нашел такое место, охранял лес от браконьеров.

— Как сложилась судьба твоей первой книги?

— Было совершенно ясно, что в Советском Союзе ее никогда не напечатают. Я чувствовал, что это неплохая книга. Конечно, я ни в чем не был уверен, не понимал, из чего она сделана. Она написалась — и все. И я начал подумывать, что надо каким-то образом отправить рукопись на Запад. Отправил совершенно наугад, с оказией. Шла она странным путем — через Египет или через Алжир и оказалась почему-то в штате Мичиган, в «Ардисе», совсем еще молодом издательстве. Его владельцем и основателем был замечательный человек, удивительный ученый Карл Проффер, ныне покойный. Начал он с четырехсот долларов и маленького компьютера прямо и гараже, потом переехали в новый дом, он и его жена Ориндея. Она была выпускницей русского факультета Мичиганского университета. Никакого отношения к России они не имеют, русской крови в них нет. Это просто люди, хорошо выучившие язык и влюбленные в русскую литературу, совершенно дико влюбленные. Для Америки это редкий случай. Но в Америке есть все, можно найти фанатиков любого дела. И они, начав это дело, вложили в него всю душу.

Рукопись пришла в растрепанном виде, недоставало первой титульной страницы, где было название и мое имя. Пришел совершенно безымянный, анонимный текст. Его дали на рецензию Иосифу Бродскому. Он очень хорошо отозвался о тексте. Но почему-то он решил, что это новая книга Марамзина, ленинградского писателя. Поддержал, сказал, что немедленно надо печатать.

Потом пришла отдельно в конверте потерянная страница. Оказалось, что эту «Школу для дураков» какой-то Саша Соколов написал. Тут произошла не очень приятная вещь. Иосиф сказал: «Нет, Карл, я погорячился. Не стоит это печатать».

Тогда Карл сделал копию и отправил на рецензию Набокову. И Набоков написал о «Школе…» знаменитые три эпитета — «трагическая, трогательная и возвышенная книга». И эти слова решили мою судьбу.

Я уже в это время был в Вене…

— «Школа для дураков» сразу вышла на русском?

— Нет, сперва она вышла в переводе Карла Проффера. Он потратил на это год, больше ничем не занимался.

Потом книга вышла еще на семи или восьми языках в Европе. Но издательство «Ардис» маленькое, оно не могло себе позволить вложить много денег в рекламу. Без денег в Америке плохо. Действительно, как я знал уже из советского опыта, никакой талант сам по себе не пробьется. Даже в самого гениального человека нужно вложить деньги. Чем больше вложено, тем больше имя. Но можно и из абсолютного нуля сделать все, что угодно.

Они что-то там сделали, конечно, для меня. У меня было турне по Америке. Первая лекция в жизни в Стенфордском университете. Семь потов с меня сошло, было жарко в Калифорнии в феврале. Первое в моей жизни выступление перед очень большой аудиторией. Я просто чуть не умер от страха. А потом привык.