Михаил Колесников - Все ураганы в лицо

Павел Гусев во всем старался подражать Арсению. Тут иногда случались комические моменты. В политическом кружке, которым руководил Арсений, Павел учился прилежно. И вот он узнал, что Арсений пишет стихи. Стал допытываться:

— А что, и это революционеру обязательно?

Фрунзе пошутил:

— Какой же ты революционер, если не в состоянии сочинить четыре стихотворные строчки для листовки! Маркс писал стихи. Во всяком случае, я считаю, что революционер обязан владеть пером и словом, воспитывать в себе журналиста.

Так как Павел во всем доверял Арсению, то и решил овладеть нелегким стихотворным делом.

— Гомер! — восхищался Фрунзе. — «Развевайся красное знамя труда! Рабочие рабами не будут никогда».

— Сам знаю — нескладно получается, — сердился Павел. — А ты научи, научи, а уж потом наводи критику.

— Да я и не критикую. В поэзии, как и во всяком деле, главное — революционный дух.

Теперь они возвращались с партийной конференции.

— Ну а как быть, если получается не революционное, а про любовь? — спросил Гусев. — Ведь есть же такое и у Пушкина, и у Лермонтова. За Некрасова не ручаюсь. Я понимаю, про любовь оно, конечно, революционеру и не следовало бы…

— Почему же?

— Неловко.

— Все поэты-революционеры писали про любовь. А Павлу Гусеву неловко. Читай!

— Ладно. Только между нами:

Фрунзе остановился, схватил Павла за руку.

— Так это же и есть настоящая поэзия!

Гусев порозовел от похвалы.

— Я тут без тебя ведь все время сочинял. Все валилось из рук. И посоветоваться не с кем. Голова прямо как ватой набита. Все бормочу и бормочу. Вот еще про точильщика послушай. Увидал точильщика — и само вышло: «Вращается точильный камень, струной тугой звенит ремень…»

— Это уже профессионально в полном смысле. Ты, Паня, настоящий поэт. И если хочешь знать, давно обошел меня: «Струной звенит ремень…» Здорово! То-то я заметил, что ты стал похож на существо, разгуливающее во сне. Только вот о чем хочу предупредить: про точильщика и про ветхий забор — хорошо для начала, в смысле учебы. Но всегда нужно помнить: поэзия или искусство вообще — вещи классовые. Иной поэт распустит слюни: про пылкую любовь напишет, о том, как роса блестит на цветочках; а в двух шагах от него — эксплуатация, попы, урядники, мироеды, нищета, чахотка. А поэт знай голосит про свое. Помнишь, как Некрасов сказал: «Кто живет без печали и гнева, тот не любит отчизны своей»? Гнев должен быть в стихах, гнев, лютая ненависть к кровопийцам нашим. Послушай, как в старину писали:

Вот такие стихи сейчас нужны, чтобы народ подхватывал. А про точильщика в самом деле хорошо.

— А я так рассуждаю: ежели бы все стихи сочиняли, то и водки пили бы поменьше.

Фрунзе рассмеялся.

— Это еще как сказать.

Павел был светловолосый, невысокий, ходил чуть сгорбившись, подражая пожилым, видавшим виды рабочим. Мало кто знал, что ему всего двадцать один, — он выглядел намного старше. Но сейчас его лицо казалось Фрунзе совсем детским. Сколько в этом парне любознательности, нетронутых сил! Может быть, в самом деле из него в конце концов получится неплохой рабочий поэт. А с какой жадностью и легкостью он все схватывает! После стихосложения его больше всего интересует философия. Трудно, непонятно. Количество, качество, отрицание отрицания. Каждую категорию Фрунзе приходится объяснять да примерах из окружающей жизни.

— Вот, Паня, создадим в своем округе военно-техническую комиссию, привлечем в нее людей знающих, бывших служак, унтеров, солдат, да и среди казаков есть немало, кто согласится помочь, обучим дружинников по всем правилам военной науки — и перейдет тогда количество в качество. Будет у нас и военная организация для связи с солдатами.

Это было продолжение разговора, который несколько часов назад велся на партийной конференции. Фрунзе доказывал, что боевое дело — специальная отрасль работы, требующая специальных познаний, массы времени. Он проанализировал действия дружинников во время стачек. В этих действиях было много стихийного, идущего больше от лихости, удали, чем от истинного знания военных приемов. Вооруженные, но не обученные военному делу рабочие — еще не армия. Полиции, жандармам, казакам нужно противопоставить организованную силу. Подготовкой и обучением вооруженных рабочих и должны заниматься военно-технические комиссии, особые лица. В прошлом году, когда потерпела поражение общегородская экономическая забастовка, в которой участвовало восемь тысяч человек, Фрунзе написал листовку, где говорилось: «Рабочий класс должен учиться не только на победах своих, но и на поражениях. Если сражение неудачно, надо отступить». Но как сделать сражение удачным?

Военная область. Область новая, почти не исследованная в марксистской литературе. Еще в 1906 году Фрунзе по своему разумению разработал «Устав боевой дружины». Теперь, перечитывая устав, он только улыбался. «Устав написан охотником на крупную дичь, а не военным», — думал он. В горах Тянь-Шаня ему довелось охотиться на дикого осла — кулана. А здесь, в Шуе, в Иваново-Вознесенске, дело приходится иметь далеко не с ослами. Во Владимире, например, стоит 10-й гренадерский малороссийский полк. У гренадеров вышколенные прапорщики, поручики, капитаны, артиллерия. А рано или поздно с этой силой рабочим придется столкнуться. Рабочие должны уметь не только отстреливаться, но и переходить в наступление, выбирать направление главного удара. Могут ли рабочие победить, не овладев военным делом? Нужно обобщить уже имеющийся опыт милиции, опыт баррикадных боев и стачек, привести все в стройную систему.

И хотя на предстоящем партийном съезде речь будет идти об отношении к другим партиям, Фрунзе решил после разоблачения иваново-вознесенских меньшевиков, эсеров и кадетов выступить и по военному вопросу. Здесь самое уязвимое место…

Интересоваться теорией военного дела он начал еще с той поры, как прочитал «Анти-Дюринга» — «Теорию насилия». Он сделал для себя открытие: оказывается, не свободное творчество ума гениальных полководцев действует революционизирующим образом, а изобретение лучшего оружия и изменение солдатского материала. Вооружение, состав, организация, тактика и стратегия зависят прежде всего от достигнутой в данный момент ступени производства и от средств сообщения. Влияние гениальных полководцев в лучшем случае ограничивается тем, что они приспособляют способ ведения боя к новому оружию и к новым бойцам… Приспособляют — и только!