Сильвана Патерностро - Жизнь Габриэля Гарсиа Маркеса

МИГЕЛЬ ФАЛЬКЕС-СЕРТАН. В Барранкилье укоренилась дурная привычка — называть всякого, кто не с побережья, пижоном, франтом. Мой барранкильянский приятель Кампо Элиас Ромеро частенько говорил, что все, занесенное сюда из мест дальше Гамарры, и есть пижонство. Гамарра — это деревня на берегу реки Магдалена. И все, что приходит сюда из мест, расположенных в более чем половине пути ниже по течению Магдалены, то пижонство. Правду говоря, я никогда не употреблял это слово как ругательное, потому что мой крестный отец из Боготы. У нас в доме это словечко использовали в том же смысле, что и в Боготе (там пижоном называют человека утонченного). Боготанцы говорят тебе: «Слушай, как ты сегодня прифрантился, настоящий пижон!» — и это означает: «Как ты одет красиво, как элегантно смотришься».

Колумбия с давних пор внутренне сильно разобщена, разные области вечно друг с другом соперничают. И не только. Взять даже одно побережье — так барранкильянцы и картахенцы не упускают случая грязью друг друга полить. Если, например, «Хуниор» играет в Санта-Марте, то местные футболистов камнями забрасывают. А жители Картахены вечно похваляются, что у них город с историей. Вон, [Густаво] Бель указал в своей автобиографии, когда в вице-президенты баллотировался, что в Лондоне изучал историю и написал книгу по истории Барранкильи, так картахенцы носы сморщили надменно и зафыркали: «Тю, какая там история!»

ХОСЕ САЛЬГАР. Габо преувеличивает, когда говорит, что в редакционном штате пишущие сотрудники все были семи пядей во лбу и это, мол, прекрасно. Человеку с побережья — пожалуй, да, они все гениями казались. Кто в «Эль Тьемпо» и в «Эль Эспектадоре» работал, тех жители побережья за цвет национальной журналистики почитали. В «Эль Эспектадоре» самые блестящие силы подобрались: Саламеа, де Грифф, Вильегас.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Я люблю Боготу, несмотря на эти их фанаберии. Вечно они себя выше всех ставят, за самых умных держат.

Знаете, что я написал в статье, когда Гайтана убили? Что в Боготе при встрече говорили «хэлло», черт их подери! В Латинской… убеждены в собственной утонченности… называли столицу… Как же они ее величали? А, Богота, мол, — это Афины южноамериканские. И верили ведь в это сами. Умора! И конечно, когда вся та жуть случилась, которая дала импульс к убийству Гайтана… Если б в тот день ливень не лил как из ведра, Боготе точно конец настал бы. Сожгли бы ее дотла. По счастью, уцелела, черт побери! Сам Иисус Христос сошел с небес, чтобы потоп устроить… Но кое-что особенное в Боготе ощущалось… молчаливое, из глубины идущее. Там парки прекрасные. Безмятежность в ней присутствовала. Мирный уголок, тихая столица. Как конечная станция… Меланхоличная… Словно все ее пережитые радости обращаются в светлую печаль. Приглушенная она, негромкая. Безмятежная. Потому-то люди в Боготе так содрогнулись при виде всех тех ужасов смертоубийства. Город всегда очень приветливый был, сладостный прямо. Мирный. Приедешь туда — и всегда местечко найдешь славное, чтобы поесть-попить. И даже несколько их было, совершенно недорогих. Мы что ни день ходили в них, со многими перезнакомились. В таких местах легко друзей заводить, ведь другие, что подороже, слишком напыщенные, важные. Но Боготу очень любили, не сомневайтесь…

САНТЬЯГО МУТИС. Итак, что же такое ценное Богота могла предложить Габо? Писателей. Да, именно.

ХОСЕ САЛЬГАР. Есть один человек, как раз из тех времен, к тому же наш друг. Эдуардо Саламеа Борда. Тоже романист. Известный роман написал — «Четыре года на борту меня самого» [51]. Он еще и превосходный журналист, но вечно приукрашивал свои тексты, щедрой рукой добавляя в них атмосферу Ла-Гуахиры. «Четыре года на борту меня самого» — роман о приключениях и скитаниях боготанца по побережью. И роман сильно повлиял на тот магический момент, явившийся перед Габо как откровение. Он говорит: «Ладно, я могу бросить литературу, которой так одержим, и без остатка посвятить себя журналистике. Но журналистика и реальность очень уж холодны, даже уродливы. К ним надо добавить воображения».

САНТЬЯГО МУТИС. То, что делал Габо, подтверждало возможность всего такого. Они открывали тогда новый путь. Открывали его в газете, в редакционной статье, в кругу друзей, проживая собственные жизни. Когда весь привычный порядок вещей рушится, начинает проступать истина, а они и были теми, кто эту истину начал создавать. Многое работало против них. Но ничто не могло противостоять Габо. Одно-единственное его предложение отменяло и перелицовывало все прежнее; и ни у кого не нашлось большего, чем у него, таланта, чтоб опровергнуть его слова; слабы они были что-нибудь с ним поделать.

ЭКТОР РОХАС ЭРАСО. Что человек должен в жизни сделать, то Габо и сделал. В одном я уверен: наше желание достичь чего-то значительного — оно было очень правильное.

ХОСЕ САЛЬГАР. Конечно, Габо был хорош, но в то время у меня работали и другие великолепные репортеры, более даровитые и профессиональные. Каждый день собирался редакционный совет, обсуждались события дня, новости распределялись между репортерами: «Ты сегодня делаешь материал вот об этом», и кое-какие конкретные указания выдавались. Репортеры и личную инициативу проявляли. Бывает, кто-нибудь вызывается: «Я собираюсь написать вот об этом», и ты либо даешь ему добро, либо нет. Он? Инициативу? Не особо. Нет, не особо. Габо приберегал инициативу для своих романов и обдумывал, как бы прорыть ходы в магический реализм и в литературу, а в качестве газетного журналиста он лишь шел со всеми в ногу, не более того…

Первое время он еще артачился, но потом, как только начал делать репортажи, стал все больше входить во вкус. А написание статей еще сильнее его увлекло. И, конечно, все в темпе. Газета должна выходить в срок, и частенько бывало так, что я выхватывал лист прямо из его машинки, передавал выпускающему редактору для беглой правки, и материал шел в печать, хотя и малость корявый. Имелась у Габо одна черта: ему претило сдавать текст с ошибками. Если где-то требовалась правка, он рвал лист в клочки и садился по новой печатать. Его мусорная корзинка всегда была доверху забита комками рваных и смятых черновиков. Сколько угодно мог материал свой перепечатывать, пока не доведет до совершенства. За некоторым исключением. Где-то у меня один текст его лежит. Габо тогда заявил, что до ума его довел, но лишь потому, что очень уж время поджимало.

МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Он писал рецензии на кинофильмы. Можете сами пересмотреть его статьи. Кино составляло часть нашей культуры. А киноклубы были важнейшим элементом культурной жизни страны, тяга к кино досталась нам в наследство от французов. Мой отец — он медицину изучал в Париже и женился на француженке — открыл первый киноклуб в Картахене вместе с Эдуардо Леметром. Поэтические вечера тоже регулярно устраивались, например именно там получила путевку в поэзию барранкильянская поэтесса Мейра Дельмар, ее недавно не стало. Люди собирались вместе и декламировали поэтические произведения. В Боготе тоже такие чтения проходили, но представление, будто Богота играла роль просвещенных Афин, а мы были идиотами, — ложное.