Анна Зиберова - Записки сотрудницы Смерша

Во втором классе нас приняли в октябрята. Часто всем классом ходили в школу № 10 на Малой Андроньевской улице, где рисовали, лепили, выпускали стенгазеты. Пионервожатый Саша Сидоров был один на две школы — 1-ю и 10-ю. Очень часто я получала почетные грамоты: то за выпуск газеты, то за примерное поведение, а в конце каждого учебного года получала грамоту и за хорошую учебу. Они были очень красочные, с портретами Ленина и Сталина, которые мы вырезали и приклеивали на стенгазеты. Получалось красиво, но в результате почетных грамот у меня и не сохранилось. Сейчас жалею! Но зато около наших стенгазет всегда было много учеников, они живо обсуждали все заметки, иногда делали замечания, и в следующих номерах мы все исправляли. В газетах мы обычно рисовали карикатуры на неуспевающих ребят, но никто не обижался — наоборот, все старались учиться лучше.

Пионервожатый Саша Сидоров уделял нам много внимания, а мы его обожали. Он учился в педагогическом институте, после окончания которого стал преподавать у нас историю и обществоведение. Был он строгим учителем и добивался, чтобы мы действительно владели знаниями, говорил: «Я хочу, чтобы вы знали историю также, как и я». Когда мы оставались после уроков, он рассказывал нам многое из того, о чем мы нигде не могли прочитать, ведь даже учебников было очень мало. А вот как он вел уроки. Вызывал к доске, задавал вопрос по пройденной теме, и если ты плохо отвечал, то в журнал ставил не отметку, а точку. На следующий урок он опять вызывал и уже спрашивал по двум темам. Если ты опять отвечал плохо, то он эту точку увеличивал, и так продолжалось пять-шесть уроков. К тому времени все все знали, и тогда он объявлял: «Отлично, с двадцатью двумя плюсами!» Все наши ученики историю и обществоведение знали отлично, и Сидоров считался лучшим преподавателем в районе. Я до сих пор помню многие даты из истории, биографии вождей по обществоведению. В 1934–1935 годах его перевели завучем в школу в Товарищеском переулке, и мы всегда забегали к нему по дороге домой. В 1936 году в Москве было построено много учебных заведений, и нас перевели в школы по месту жительства. Однажды мы зашли в ту школу в Товарищеском переулке, но нам сказали, что Саша здесь больше не работает. Мы часто вспоминали его, но дальнейшая судьба нам неизвестна.

Саша хотел, чтобы мы были храбрыми, никого и ничего не боялись. Поэтому однажды в 1930 году нам устроили экскурсию в крематорий на кладбище Донского монастыря. Мы даже посмотрели процесс сжигания. Очень испугались, увидев, что, когда труп загорелся, он немного привстал. Некоторые потом ходили на эту экскурсию несколько раз, а я так перепугалась, что до сих пор боюсь этого места, хотя и завещала, чтобы меня кремировали. В то время на фабриках и в государственных учреждениях открыли «уголки кремации», выпустили специальный набор открыток с видами Донского крематория и его печей. Но я все это обходила стороной.

В 1930 году, когда я уже была во втором классе, в школе был избран родительский комитет. Председателем его стала тетя Шура Баркова, сын которой, Коля, учился в нашем классе. Первым делом родительский комитет обследовал домашние условия всех учащихся, и из самых малообеспеченных образовали группу, в которую из нашего класса были зачислены я и Голда Гальперн (или Гальперина), других не помню. Тетя Шура, увидев, как тяжело живется нашей семье, а я между тем хорошо учусь, полюбила меня и часто по воскресеньям приглашала к себе в гости, тем более что жила она недалеко от нас, на Таганской улице. Утром, до уроков, нас в школе кормили завтраком, а после уроков был обед, очень сытный. Мы и отдыхали в школе, и делали домашнее задание. С нами занималась руководительница, студентка. По воскресеньям она возила нас на Москву-реку, где учила плавать. Я была трусихой и вместо того, чтобы держать голову над водой, наоборот, опускала ее в воду и захлебывалась. С того времени я боюсь воды, стараюсь не подходить к ней. Даже когда приехала на Черное море и меня сопровождал Михаил Иванович, я только обливалась водой и быстро выскакивала на берег. Стыдно? Конечно, стыдно, но поделать с собой ничего не могла. Хотя у нас в семье плавают все, даже, бывало, мама, после того как мы с ней прополоскаем белье, входила в воду и немного плавала, а я боялась. Весной, в половодье, вода в реке поднималась, подходила близко к домам, но про наводнения я ничего не слышала. Мы полоскали белье только тогда, когда мостки освобождались от воды.

Наша руководительница водила нас и в душ. Летом на улицах стояли деревянные кабинки, куда всегда были очереди. Кабинка была разделена на две части: женская и мужская. Стенки все были сплошь в дырках, и мальчики всегда подсматривали за девочками: «Мы все видим, все видим!» — кричали они, а мы визжали и закрывались руками. И однажды наша руководительница, очень маленькая, худенькая комсомолка, сказала нам: «А вы встаньте перед ними и скажите: вот мы, смотрите. Стыдно должно быть вам, а не нам!» Мы так и сделали, и это помогло, мальчики перестали за нами подсматривать и хихикать.

С мамой мы ходили в баню; ближайшие к нам были на Вековой улице и Крестьянской заставе. По-сдедняя обвалилась как-то ночью, наверное, уже от старости, в 1960-е годы. К счастью, никто не пострадал. Бани делились на два отделения: раздевалка и мыльная. Самыми главными банными днями были субботы и предпраздничные дни, когда в банях было тесно, у кранов стояли вереницы моющихся с железными шайками. Помогали друг другу потереть спину. Так продолжалось очень долго, пока мы в 1960-е годы не переехали в отдельные квартиры, называемые хрущобами. Сейчас ругают эти дома, но они нас ой как выручили в свое время!

Шефами нашей первой школы были профсоюзы завода «Серп и молот», трамвайного парка и небольшой фабрики в районе Волочаевской улицы. Мы бывали у них на экскурсиях, профсоюзы очень нам помогали. Наш пионервожатый Саша договаривался с ними, и каждое лето шефы отправляли нас бесплатно в пионерские лагеря на две — три смены, а в течение года нам покупали билеты в театры. Чаще всего мы ездили на утренники и спектакли в Дом культуры автозавода имени Сталина (теперь Лихачева). Перед началом представления на сцену выходила молодая женщина Наташа. Она всегда рассказывала, кто к нам приехал, что будет сегодня показано. Если же она задерживалась, то мы все хором из зала кричали: «Те-тя На-та-ша! Те-тя На-та-ша!» И как только она появлялась на сцене, начинался или спектакль, или выступления актеров, главным образом из МХАТа. Кто такая тетя Наташа, я узнала только в 1973 году, прочитав в одном из журналов ее воспоминания. Это была Наталья Ильинична Сац, отец которой, композитор Илья Сац, всю жизнь проработал во МХАТе. До сих пор Наталья Ильинична стоит у меня перед глазами. Когда она вела утренники, всегда возникало полное взаимопонимание между ней и сотнями ребятишек, сидящих в зале. В 1936 году она организовала Центральный детский театр на площади Свердлова, который и сейчас там стоит, только называется Театром для юношества. Мы ходили в музеи, часто бывали в Третьяковской галерее.