Анна Зиберова - Записки сотрудницы Смерша

К школе была прикреплена коммуна — интернат детей работников Коминтерна (в районе Малой Коммунистической улицы, почти на Андроньевской площади). Коммунары часто приглашали нас к себе на праздники, устраивали для нас чаепития. По сравнению с нами, они были лучше одеты, обуты, но к нам относились очень хорошо. Получалось, что мы с классом всегда куда-то ходили, везде нас хорошо принимали, угощали. Тяжелые, голодные были годы, но для детей в нашей стране ничего не жалели. В школе проводились уроки музыки, нас знакомили с произведениями Чайковского, Мусоргского, с Могучей кучкой, на уроках пели «Мой маленький дружок, любезный пастушок». Когда в 1934 году вышел фильм «Чапаев», мы каждый день бегали в клуб, который открыли в бывшей церкви на Андроньевской площади. Иногда в течение дня бывали на нескольких сеансах, и все это бесплатно. Смотрели этот фильм много раз не только дети, но и взрослые. Устраивались встречи с артистами: Бабочкиным, Кмитом и другими. Ребята старались быть похожими на них, во дворах играли в чапаевцев. Бабочкин играл в Малом театре, но прославился он именно в роли Чапаева.

Однажды наша ученица Шура Душина пригласила меня к себе на день рождения. Она жила с мамой в полуподвальном помещении Андроньевского монастыря, где в то время в кельях разместили рабочих. В одной из них жила Шура. Пришли я, Нина Морозова и Лида Михайлова (мы учились во втором или третьем классе). Шура достала небольшую бутылочку и говорит: «Вот это очень сладкая красная вода». Налила нам раз, второй, мы выпили и заснули. Пришла ее мама с работы, с первой смены, и ахнула. Мы сидим на стульях и спим. Оказывается, она работала на ликероводочном заводе, и дома у них было много таких бутылочек, одну из которых (кагор) мы и попробовали. Нам тогда попало, особенно Шуре, и больше она никогда нас не приглашала.

Как-то раз позвала на день рождения еще одна наша одноклассница, Ида Либерзон. Проживала она в коммунальной квартире на Школьной улице. Кроме общеобразовательной школы, Ида училась еще и в музыкальной по классу фортепьяно. Часто выступала на вечерах в нашей школе. Дружила только со мной, Михайловой и Душиной. Всех нас к себе и пригласила. Присутствовали ее родители и домработница. За стол не садились, кого-то ждали. Мы подумали, что придет еще Голда Гальперн (в нашем классе были только две еврейки: Либерзон и Голда). Я спросила у домработницы, ждем ли мы Голду. Ее ответ я запомнила на всю жизнь: «Нет, Голда — жидовка, грязная, противная. А мы — евреи, чистенькие, образованные». Голда и вправду всегда была с нерасчесанными волосами, плохо одета. В той семье детей было, наверное, человек десять, и все голодные. Одноклассники после обеда всегда что-то оставляли для ее братьев и сестер. Итак, вскоре к дому подъехала грузовая автомашина, рабочие внесли в квартиру пианино — это был подарок Иде от ее дяди (по матери), знаменитого детского писателя Льва Кассиля, а сам он должен был приехать вечером, когда соберутся взрослые. Ида любила меня и дружила со мной; она была очень скромная, приветливая, хорошая девочка. Когда мы учились в шестом классе, она переехала в другой район. 31 декабря 1935 года мы сфотографировались на прощание, и с тех пор я уже никогда с ней не встречалась.

В тридцатые годы открылись магазины «Торг-син», где можно было сдать золото или серебро, а за это купить одежду, обувь, продукты и другие товары. У некоторых учениц были красивые тетради, я об этом сказала маме, мы пошли с ней на Таганскую площадь, в «Торгсин», где она сдала свои красивые серебряные серьги и купила мне тетради, в которых я писала сочинения. Уже намного позже, после войны, появились магазины «Березка», где торговали на сертификаты и чеки Внешторгбанка СССР, которые давали в обмен на доллары и другую валюту. Правом отовариваться в этих магазинах пользовались люди, годами работавшие за границей; вернувшись на родину, они могли и здесь приобретать импортные товары. А мы, по возможности, покупали у них одежду, материалы на платье.

В нашем дворе веселее всего было летом. Мы каждый день играли в прятки, залезали во все уголки. Детский смех слышался с утра до вечера. А по воскресеньям все выходили во двор семьями, пели, плясали, устраивали конкурс, кто победит в танцах. Наша семья всегда участвовала в этом конкурсе, плясали все, кроме мамы. Она стояла где-нибудь в уголочке и любовалась, болела за нас. Первым выходил папа, снимал с головы кепку, бросал на землю и со словами «эх, чавело!» обходил круг и отбивал чечетку, сам себя подбадривая «опа! опа!». За ним выходила Мария. Она была высокая, красивая, стройная и тоже плясала цыганочку. А когда трясла плечами, то все сразу же начинали ей аплодировать. За ней Александра плясала «барыню», да еще с частушками. Потом выходила я с «лезгинкой», которую тогда почему-то называли «кабардинкой». Затем Лида исполняла «яблочко», этот танец она потом всю жизнь отплясывала. Завершал наши выступления Алексей, который мог сплясать все, о чем бы его ни попросили. И, конечно, мы получали первое место, никто не мог перетанцевать Овсянниковых. Я теперь понимаю, что некоторые впечатления долго живут в памяти.

В 1937 году в нашем дворе организовали «форпост»: собрали деньги с жильцов, добавили домком и мясокомбинат. Купили сетки, мячи для волейбола, городки, настольные игры (лото, домино, шашки), построили сцену, на которой выступали и взрослые, и дети. Все это организовал брат Алексей. Он хотя и жил на Новослободской улице, но почти каждый день заходил к нам домой. Теперь в наш двор приходили играть и отдыхать почти все жители ближайших домов. Два раза в месяц мы выпускали стенгазету, часто к нам приходили комсорг и директор 464-й школы. В то время к каждой школе был прикреплен комсорг из ЦК ВЛКСМ. О нашем «форпосте» шел разговор по всему району, вот почему меня так уважала Александра Петровна Землемерова, директор нашей школы. У меня осталась фотокарточка от 2 мая 1937 года, где я и одноклассники сняты с комсоргом (звали ее Софья, больше ничего о ней не помню) в нашем дворе около стенгазеты. «Форпост» фактически существовал до 1940 года: в 1939 году мой брат ушел на войну с Финляндией, я поступила в институт, и после этого постепенно все распалось, во дворе остались только городки. В июне 1941 года почти все мужское население дома ушло на фронт, и «форпост» вообще перестал существовать.

Школа номер один на Малой Андроньевской улице, где я училась с 1929 года, была очень маленькая, даже столовая находилась в подвале. Не помню, сколько в ней было этажей, думаю, что два, и на втором этаже был зал, где нас принимали в октябрята и пионеры. А в 1936 году, когда построили десятки новых школ, меня перевели в 464-ю школу Таганского района на Мясной-Бульварной улице. Это была школа-новостройка, четырехэтажная, светлая, с большими классами, широкими коридорами. Но вот спортивного зала в ней не было. «Два притопа, три прихлопа» перед уроками в коридоре — вот и вся физкультура. В теплые дни на школьном дворе мы играли в салочки, прыгали через веревочку. Когда выдавались свободные уроки (из-за болезни учителей), к нам в класс приходил завуч, просил не шуметь, а меня заставлял читать вслух что-нибудь из художественной литературы. Но ребятам надоедало сидеть в тишине, и мы начинали прыгать через веревочку. Поднимался грохот на всю школу, к нам бежали учителя, дежурные и выгоняли всех из класса в раздевалку.