Ким Филби - Неизвестный Филби

И последняя проблема, с которой мне довелось столкнуться на собственном опыте. Как известно, летом 1951 года Маклейн и Бёрджесс прибыли в Советский Союз, оставив меня в нелегком положении. Здесь имел место ряд ошибок, в том числе и совершенных мной. Но главная ошибка заключалась в том, что Бёрджессу разрешили уехать вместе с Маклейном. Кто ее совершил, я не знаю. Но незамаскированная связь между Бёрджессом и Маклейном приводила ко мне. Что было делать?

У меня был план побега в случае возникновения чрезвычайной ситуации. Следовало ли мне тоже бежать в укрытие или стоило попытаться отбиться?

Я знал почти наверняка, что с карьерой в СИС было покончено. Но, как гласит английская поговорка, «где жизнь, там и надежда», и мне подумалось, что, если удастся пережить шторм, я смогу еще принести пользу, возобновив работу по прошествии некоторого времени и в новых условиях. Поэтому я решил остаться и принять бой.

Заметьте: у меня было три огромных преимущества. Во-первых, многие высокопоставленные сотрудники СИС — от самого директора и ниже — были бы серьезно дискредитированы в случае доказательства моей работы в пользу Советского Союза. Они с удовольствием приняли бы на веру все, что бы я ни сказал.

Во-вторых, я в мельчайших подробностях был знаком с архивами СИС и МИ-5. Я знал, что именно может быть вменено мне в вину. Например, Кривицкий сообщил, что советская разведка направила в Испанию молодого британского журналиста; от Волкова были получены сведения о том, что советский агент возглавляет в Лондоне сектор контрразведки. Таким образом, у меня было время подготовить ответы.

В-третьих, будучи в прошлом вовлеченным в подготовку многих процессов по делам немецких, итальянских и советских агентов, я досконально знал процедуру работы британских служб безопасности. Я знал, например, что значительная часть имеющейся в их распоряжении информации не может фигурировать в суде в качестве улик либо потому, что ее невозможно подтвердить, либо из-за нежелательности раскрывать деликатные источники ее поступления. В подобных случаях контрразведка стремится в ходе допросов подозреваемого добиться от него саморазоблачения. И когда служба безопасности начала работать надо мной, я сразу понял, что в ее распоряжении недостаточно информации, чтобы начать судебный процесс. Итак, я знал, что, если буду упорно отрицать какую-либо связь с советской разведкой, все обойдется. Это была затяжная битва нервов и умов, длившаяся с перерывами пять лет.

Затем, после дебатов в парламенте, мне сообщили из СИС, что вопрос решен в мою пользу, и решение состояло в том, что мне предложили работать в качестве сотрудника СИС на Ближнем Востоке под прикрытием журналиста. Я согласился.

Из сказанного выше можно извлечь следующий урок. Судя по моему опыту, а также по опыту других бывших агентов, с которыми мне приходилось беседовать, советские оперработники в целом не любят обсуждать с агентурой линию их поведения в случае ареста. Я не сомневаюсь, что наши сотрудники исходят при этом из нежелания подорвать моральный дух агента. Отдавая должное подобному подходу, я, тем не менее, осмелюсь предположить, что он неверен. Каждый агент рано или поздно задумывается над вероятностью ареста, и, если он спрашивает об этом оперработника, это означает, что такая мысль уже посетила его.

Я видел однажды агента, который, будучи арестован, сознался и был посажен в тюрьму. Я случайно встретился с ним после того, как он вышел, и спросил, почему он признался.

Он сказал, что неоднократно спрашивал своего куратора, как быть, если его арестуют, и тот сказал: «Если мы работаем по правилам, такого не случится». Поэтому, когда его арестовали, он решил, что может поступать, как вздумается. И сознался — так было проще. Многие агенты верят, что получат меньший срок, если будут сотрудничать с теми, кто их арестовал. Они не понимают — не зная, в каких рамках работают спецслужбы восточноевропейских стран, — того, что, не признавшись, они могут вообще выйти сухими из воды.

Поэтому я рекомендую всем вам принять во внимание следующее: агенту, спрашивающему, как быть в случае ареста, да, наверное, и тем агентам, которые об этом не спрашивают, следует, безусловно, дать четкую инструкцию. Агенту следует объяснить, что ни при каких обстоятельствах он не должен признаваться в сотрудничестве с советской или какой-либо другой разведкой. Ему не следует признавать достоверность каких бы то ни было улик против него, тем более, что многие из них могут оказаться сфабрикованными. Ни в коем случае он не должен подписывать изобличающих его документов. Если бы все провалившиеся агенты последовательно придерживались этих инструкций, наверное, половине из них удалось бы избежать суда, не говоря уже об обвинительном заключении. Мы всегда должны помнить о том, что буржуазное законодательство призвано в первую очередь оберегать частную собственность. Поэтому оно содержит всевозможные уловки, направленные на защиту прав индивидуума. И наша задача — использовать буржуазные законы в своих интересах.

И последнее. Любое признание подразумевает предоставление противнику информации. А значит, яснее ясного: признаваться нельзя.

Итак, я уже упоминал, что в 1956 году отправился на Ближний Восток, в Бейрут. Восстановил связь с нашей Службой и продолжал успешно работать до января 1963 года. Но тут прозвенел последний звонок. Специально прибывший из Лондона сотрудник СИС сообщил мне, что контрразведка, наконец, получила неопровержимые доказательства того, что я работал на советскую разведку вплоть до 1949 года. Исходя из предположения, что после этого я перестроился, мне предложили сделку: если я расскажу все, что знаю, против меня не будет предпринято никаких действий. Хороша сделка!

Мне оставалось одно — бежать. Хотелось бы от души поблагодарить всех товарищей, участвовавших в этой операции, и поздравить их с блестящим ее осуществлением.

Итак, товарищи, я, наконец, добрался до своего дома, до Москвы. Должен признаться, что первым делом я нарушил полученную еще летом 1934 года инструкцию, запрещавшую мне пользоваться марксистской литературой. Я подписался на «Правду» и начал воссоздавать свою утраченную библиотеку марксистской литературы.

Трудно передать словами, насколько тепло и дружески я был встречен здесь. (Аплодисменты.) Правда, в конце 60-х годов был период, когда я считал, что мои возможности используются не полностью, — я чувствовал себя потерянным. Но в последние годы я снова приобщился к делу и меня загружают работой.

О прошлом я не жалею, если не считать ошибок в личной жизни и профессиональной деятельности. Но я нахожу успокоение в размышлениях о том, что человеческая жизнь, прожитая без ошибок, должно быть, редчайшее явление. А пока мой мысленный взор обращен не в прошлое, а в будущее, которое, как мне представляется с позиций сегодняшнего дня, поставит перед нашей Службой не менее дерзновенные задачи, чем в прошлом.