Михаил Луканин - Там, в Финляндии…

— Дожили-таки, видать, фрицы, коли не гнушаются вот и нашей русской кровью пользоваться и выкачивать ее у полуживых пленных. А что, если вот взять всем да и не давать ее фашистам? — предлагает кто-то. — Чего это ради мы своей кровью да своих же заклятых врагов спасать будем? Не дадим вот — да и все тут!

— А чего добьетесь? Постреляют всех ироды, да и только. Чуя свой конец, они сейчас пленных целыми лагерями уничтожают и только того и ждут, как бы с нами расправиться. Нет, так не годится! Только себе хуже сделаете, — охладил наш пыл старый фельдшер.

— А как же быть-то, Савельич? Неужто так вот примириться с этим, отдать им, почитай, свою последнюю кровь и помочь тем самым своему же злейшему врагу? Ведь это же черт знает что получается!

— А ничего не попишешь, кровь вам свою так и так отдавать придется. Против силы не попрешь. Я бы вот посоветовал вам кое-что, чтоб врагу своей кровью не помогать, да опасаюсь, что проболтаетесь и меня, да и самих себя тоже, в могилу загоните. Этим-то ведь не шутят!

— За кого это ты нас, Савельич, принимаешь? И не стыдно тебе это? Кажись, ни разу еще тебя не подводили, а ты вот на-кось — «проболтаетесь»! Да что, мы язык за зубами держать не научились еще, что ли? Обидно даже слышать от тебя такое! Цену тебе мы знаем, и уж кого-кого, а тебя-то не подведем и не выдадим, можешь в этом не сомневаться. Что мы, звери, что ли, какие, чтоб за твое-то добро да тебе злом платить?

— Ну, ежли так, то спасибо на добром слове. Выходит, еще нужен я здесь людям, и, значит, понятно вам, что к чему, а то я уж, грешным делом, не раз подумывал, что зазря стараюсь, что невдомек вам все мое старание.

— Да не тяни резину, Савельич, говори, что делать-то! Немцы-то вот-вот примутся за дело, а тогда уже поздно будет!

— Тогда слушайте. Прежде чем брать у вас кровь, немцы станут поначалу вызывать вас поодиночке на анализ для определения ее группы и давать каждому соответствующий жетон. Покончив с анализами, почнут вызывать каждого по второму разу и уже брать кровь в ампулы и помечать их соответственно вашему жетону. Так вот вы возьмите-ка да неприметно и поменяйтесь все своими-то жетонами. Кровь-то у всех разная, и окажется она в ампулах не однозначной предъявленным вами жетонам. Одним словом, на ампулах будет значиться одна группа крови, а внутри окажется совсем другая. Ну и не пойдет она им впрок, гадам!

— Не совсем понятно, Савельич. Почему же это она не пойдет им впрок-то? Не все ль равно, какую кровь вливать? Кровь-то — она кровью и останется. Не доходит до нас что-тось!

— Совсем темные, как погляжу. Да чего ж тут непонятного-то? Раненому вместо второй группы возьмут да вольют кровь третьей группы или вместо третьей, наоборот, вторую. Он же после этого может даже и самою душу богу отдать, а не то что поправиться. Вот вам и «не все ль равно, какую кровь»! Встанет она у них, ваша-то остаточная кровь, костью в горле, и не излечатся, а подавятся они ею.

— Ага, вот оно значит как!.. Ну, спасибо тебе, Савельич, что вразумил. Можешь не сомневаться — сделаем все, как велишь.

— Ты мне это брось — «велишь»! Ничего я вам «не велю», а только разъясняю.

— Да нет, нет, Савельич! Это мы оговорились. Ничего ты нам такого «не велел», а только «разъяснил». Мы же понимаем! Можешь не опасаться: с нами ты не встречался, в пятой палатке не был и никакого разговора у нас с тобой не было. А если кто придумает такое, то будь уверен — твой ревир ему уже больше не понадобится.

— Ну то-то же, а то — «велишь»! Об одном только Христом-богом прошу: делайте все неприметно, так, чтобы и комар носа не подточил, и не подводите меня, старика. Может, еще понадоблюсь вам. А не то немцы прикончат всех, а заодно и меня с вами. Поосторожней уж, миленькие, очень прошу вас!

— Все будет в ажуре, Савельич! Одним словом, могила! Великое тебе от всех нас спасибо за добрые слова, помощь и советы. Живы будем — не забудем. А теперь — иди с богом, пока тебя там не хватились.

После ухода Савельича выборные, единодушно приняв к исполнению предложение старого фельдшера, разошлись по своим палаткам проводить, как говорится, агитационно-массовую, пропагандистскую и разъяснительную работу, и вскоре весь надежный состав лагеря был в курсе дел и принятого выборными решения. План срыва коварного и гнусного замысла заклятого врага отвечал самым сокровенным желаниям и чаяниям каждого из нас и потому был встречен с восторгом и ликованием. Когда по лагерю разнесся зычный голос полицая: «Первая, к ревиру!», все мы твердо знали, что нам надлежит делать и как следует поступать. С большим трудом выдав по несколько капель крови из пальца и получив некоторое время спустя жетон с выбитой на нем группой крови, люди покидали ревир и вновь становились в строй, дожидаясь обработки всей палатки. Распущенные затем, они неприметно уединялись один на один где-либо в сторонке и обменивались жетонами, избегая подмены на одну и ту же группу.

Операция по забору крови затянулась до глубокой ночи и продолжалась при свете карбидных светильников. Один за другим входили мы в ревирную палатку и подвергались буквально настоящим пыткам. Наша остаточная кровь упорно не желала покидать наши бренные, высохшие, подобно египетским мумиям, тела и служить ненавистным немцам. Не обнаруживая ее, они, раздосадованные, раздраженно и безжалостно искалывали нас в поисках крови, а затем принимались грубо и бесчеловечно массировать избранный участок, выгоняя затаившуюся вялую кровь из тайников и принуждая ее поступать более интенсивно. С великим трудом медикам удалось заполнить ампулы нашей кровью и отобрать ее у каждого всего-то, кажется, по сто кубиков, хотя и это было для нас почти невосполнимой потерей. Выполнив поставленную перед ним задачу, наезжий медперсонал покидал ревир, несомненно, с чувством честно выполненного долга. С не меньшим удовлетворением укладывались на запоздалый ночлег мы, осознав, что действовали в этой непредвиденной ситуации продуманно и организованно, что не уронили своего патриотического достоинства и по сути сорвали гнусный замысел врага использовать нашу кровь — кровь военнопленных против их же Родины.

Наступившее утро вернуло нас в обычную колею с ее по будками, построениями, выстойками и отконвоированиями на трассу. Все пошло своим чередом: нас донимал тот же голод, изводили изнурительные каторжные работы и убийственные побои. В этих условиях мы начали было забывать об истории с кровью, как вдруг до нас дошел просочившийся в лагерь сенсационный слух о поголовном аресте всех медиков, участвовавших в заборе нашей злосчастной крови. Им вменялись в вину халатность и явная безответственность при проведении этого особо ответственного мероприятия. Слух этот не оставлял ни малейшего сомнения в том, что наш тайный замысел несомненно удался и успешно сработал. Выходит, мы спутали карты фашистов, не отдали свою кровь ненавистным врагам, не продлили ею им жизнь, не вернули их снова на передовую. Теперь мы твердо знали, что наша кровь не пошла им впрок, она только усугубила их положение, а кое-кого, вероятно, отправила на тот свет. Это была наша месть за наши муки, за наш народ. По случаю такого успеха во всем лагере ощущались небывалые приподнятость и оживление. Мы радовались, словно дети.