Сол Слэш Хадсон - Slash. Демоны рок-н-ролла в моей голове [litres]

Пока я ширялся, я умудрился заложить в музыкальный ломбард все свои инструменты, включая гитару Les Paul Стива Хантера. Я убедил компанию «Маршалл» прислать мне несколько усилков, когда у нас еще была своя репетиционная студия в Бербанке, но, так как я за них не заплатил, их забрали. В принципе у меня не было ничего: три гитары, и все. Две из них были «Джексонами», причем одна изготовлена специально для меня: на ней была черная жар-птица с татуировкой Ширли, как у меня на теле. Звучала она дерьмово. Другая была прототипом Stratokaster с изогнутым верхом, который мне одолжили, а я не вернул. Это один из двух когда-либо созданных прототипов. Третья – красная «Би-Си Рич Уорлок». И ни одна из них не звучала достаточно хорошо в студийных мониторах.

Я был расстроен и сильно нервничал. Мы проделали такой большой путь, и я был твердо намерен идеально звучать в записи. Только не знал, как этого добиться, потому что денег было примерно ноль.Я пытался скрыть свои эмоции на сессиях, много пил и прыгал по студии, когда играл, – но знал, что мне необходимо как-то решить проблему и перезаписать свои партии. Другим ребятам это было не нужно – Иззи, Дафф и Стив так классно сыгрались с самого начала, что их музыке вообще не требовались улучшения.

Запись шла отлично, а вот жизнь в долине – не очень. Каждый вечер после окончания записи Том Зутаут, Аксель, Дафф и Майк отправлялись домой. Теоретически мы со Стивом и Иззи тоже должны были возвращаться в Оуквудс. Но мы так сильно перевозбуждались от работы, что нам хотелось пойти куда-нибудь, и мы быстро превратились в проблемных жителей Канога-парка. Мы решили, что где-то здесь должна быть ночная жизнь, и стали искать что-нибудь похожее на рок-клуб, паб или бар. Мы заваливались в заведения, которые оказывались то консервативными местными дискотеками, то барами с провинциальной кантри-музыкой, да и публикой такой же. Появление троицы неопрятных длинноволосых парней при обоих раскладах приводило к немедленному столкновению.

Алан тогда нанял нам в охранники парня по имени Льюис, чтобы он за нами присматривал. Льюис весил где-то от ста сорока до ста восьмидесяти кило и ездил на седане семидесятых годов, водительское кресло которого врезалось в заднее пассажирское, чтобы его вместить. Он был очень милым парнем из Хьюстона, и я любил его, правда, когда ему нужно было нас охранять, он обычно ел. У Льюиса была такая привычка – даже не знаю, как ему это удавалось, – заходить в заднюю дверь любого заведения, куда бы мы ни пошли, и получать на кухне огромную коробку еды на вынос. Ему давали большую картонную коробку, до краев забитую контейнерами со всей едой, какая только была у них в меню. Это был не какой-нибудь буррито или тако – Льюису давали полноценные блюда, причем каждого порции по четыре. Я такого никогда раньше не видел. Он нес добычу в машину, садился и ел.

Тем временем мы втроем находились внутри и то ввязывались в драки в баре, то чудом их избегали. По большей части нам удавалось отпугивать людей своей безбашенностью, но иногда это не помогало. К счастью, ни разу не было такого, чтобы нас вышвырнула на парковку толпа деревенщин, – если бы это произошло, мы бы прервали трапезу Льюиса.

Ночная жизнь в долине была настолько скучной, что однажды вечером по возвращении домой после отличного дня в студии и нескольких часов пьянства мы сделали единственное, что имело смысл: разгромили свою квартиру в стиле Кита Муна. Мы оторвали все, что не было прибито к стене гвоздями, а остальное раздолбали. Мы перевернули кровати, разбили тумбочки и оторвали кухонный гарнитур от стены. Мы разбили огромные раздвижные стеклянные двери, окна и все зеркала, стекла и тарелки. Мы разбили телевизор и шкаф, в котором тот стоял. Повсюду валялись осколки. Я проснулся на диване, тоже разломанном, с ужасным похмельем, и, щурясь, осмотрел комнату.

– Твою мать, – пробормотал я себе под нос.

Как только мы с сообщниками проснулись настолько, чтобы мочь разговаривать, то договорились соврать: мол, кто-то вломился в дом, пока нас не было. Якобы в тот вечер мы вернулись поздно и вырубились, решив разбираться со всем этим утром. Это мы и рассказали Алану, когда пришли в студию, потому что к тому времени он уже стал для группы материнской фигурой, во многом похожей на Малкольма Макларена у Sex Pistols.

Мы думали придерживаться своей выдуманной версии произошедшего, но Алан стал задавать вопросы, и наш рассказ становился все запутаннее и трещал по швам. Не успел он попросить нас выйти и поговорить на улице, как мы во всем сознались. Самое смешное, что, обдумав все варианты, Алан решил отправиться в Оуквудс и попытаться скормить собственникам наш же рассказ. Но они тоже не купились – даже не представляю почему, – так что нам выставили счет за ущерб. На какое-то время нам запретили пользоваться комплексами Оуквудс по всему миру. По-видимому, потом запрет сняли, потому что лет через пять я снова жил в одном из их комплексов. И на этот раз мне снова удалось доставить людям неудобства, только уже случайно: моя змея – не помню, которая из них была с собой, – решила пуститься на поиски приключений и уползла в водосточную трубу. Вылезла она уже у соседей и напугала кого-то до смерти. Прошу за это прощения…

Основную запись мы закончили всего за несколько недель, и звучала она великолепно – если не считать моей гитары. Алан забронировал мне время в студии под названием «Тейк Уан», чтобы я мог перезаписать свои партии, но нормальной гитары по-прежнему не было. Я не знал, что делать. Старался вести себя спокойно и не проявлять признаков стресса, но работа подходила к концу, а решения проблемы все не приходило. В последний день записи в студии «Румбо» Алан зашел в рубку звукооператора и положил на диванчик за декой небольшой гитарный футляр. Каморку, где стоял диванчик, освещала одна лампочка, свет от которой как раз красиво падал на гитару, когда Алан ее доставал.

– Я взял ее у местного парня в Редондо-бич, – сказал он. – Он делает их вручную. Попробуй.

Гитара выглядела неплохо: это была потрясающая копия Les Paul 1959 года с декой из пламенного клена без защитного щитка, с двумя звукоснимателями «Сеймур Данкан». Я взял ее в руки, и она мне понравилась, но подключить ее к усилителю не удавалось до момента моей первой сессии в студии «Тейк Уан».

У меня остались романтические воспоминания о тех днях в студии: с первой до последней минуты весь процесс казался каким-то волшебством. Это было маленькое помещение без излишеств: в целом, домашняя студия с хорошей репутацией, – но я тогда записывался там один впервые, и то, чего нам удалось там добиться, даже нельзя повторить.

В тот момент, когда я подключил свою новую гитару, я подумал, что она звучит довольно хорошо. Оставалось только найти подходящий усилитель. Мы начали пробовать разную аппаратуру фирмы «Маршалл», причем очень много вариантов, и это был трудный процесс. Помню, как брал каждый усилитель напрокат, приносил в студию и подключал. Сначала я играл несколько аккордов, затем мой техник Майк Клинк, потом я подстраивал усилитель и играл еще несколько аккордов. Иногда Майк что-то настраивал в рубке или выходил и передвигал микрофоны, а затем я снова играл несколько аккордов, и все сначала. И все это определенно стоило того. Майк Клинк – такой благородный и спокойный парень. Он просто помогал мне делать то, что нужно, даже если в этом не было необходимости: я то брал в аренду усилитель, то возвращал его и брал новый, и так мы протестировали штук восемь, пока я не нашел нужное звучание. Выглядело так, словно это была воля господа, потому что усилитель был не массового производства – это был чей-то кастомный «Маршалл».