Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания и анекдоты

Когда я на всё насмотрелся и всем восхитился, обер-шталмейстер подвел меня к Её Императорскому и Королевскому Высочеству, чтобы я мог поблагодарить ее за ту исключительною милость, которой я удостоился. Она с императрицей сидела на палубе, на возвышенности — вроде эстрады — вокруг которой разместились придворные. На эту эстраду надо было мне при всех подняться. Так как корабль сильно покачивало, что придавало неуверенность моему шагу и придавало моему костюму еще больше оригинальности, я воспользовался общим поражением, чтобы сказать принцессе, как только я очутился на последней ступеньке, что мне пришла в голову одна мысль, которая, в связи с приказанием, подученным мною от Её Высочества, успокоила меня насчет неблагопристойности, в её присутствии, моего костюма и моей серой шляпы. «А что именно?» — спросила она. «Португальцы подумают, что я назначен сопровождать Вас в Бразилию и привезти туда одно из ваших благодеяний — ветряные мельницы». Это всем показалось очень весело и в то же время очень почтительно, а адмирал так расхохотался, что все лица его земляков прояснились. Принцессы, которым только и хотелось поболтать, были очень довольны, и так как я видел, что разговор затянулся надолго и что мне не придется сесть, я просил разрешения опереться о мачту, около которой возвышалась эстрада. Я уверен, что я издали походил на Иосифа, истолковывающего фараону его сны.

По этому поводу я скажу пару слов о внешности эрцгерцогини. Императрица Мария Луиза довольно высокого роста, хорошо сложена, блондинка, но цвет её лица не такой белый, как после её приезда во Францию; она изящно одета, обладает приятными и грациозными манерами и представляет из себя скорее хорошенькую женщину, чем великую государыню. Её сестра [305] — гораздо меньшего роста, полнее, с более короткой шеей и очень светлыми волосами, но прелестным цветом лица; она говорит обдуманно, движения её исполнены достоинства и более соответствуют представлению о женщине, которой суждено занять трон. Трудно себе представить те крайности этикета, которым она должна подвергать себя, вследствие её брака с бразильским принцем, тогда как она у императора, своего отца, привыкла к патриархальным и буржуазным манерам! Она может обедать только с равными себе и ей прислуживают не иначе, как на коленях!

В тот день императрица обедала на корабле. Духовник и доктор стояли напротив принцесс, а за их креслами размещались лица, имевшие ход ко Двору. В некотором расстоянии от них стоял граф Кастель-Мельор, имея перед собой маленький столик, на который ставили блюда. Он накладывал их на тарелки и затем подавал их принцессам, опускаясь перед ними на одно колено. Накануне вышло недоразумение; граф Нейпперг отказался от коленопреклонения, как несогласного с австрийским и пармским придворным этикетом, и португальский обфр-гофмейстер вследствие этого передал одному из лакеев тарелку, предназначенную для императрицы, что уже было совсем неприлично. Князь Меттерних посоветовал обратиться за разъяснением этих вопросов ко мне, придавая моему мнению решающее значение. Я испросил на это приказание императрицы и признал Нейпперга неправым на том основании, что сущность высокой придворной должности заключается в том, чтобы предупредить всякое умаление достоинства государя; а так как Нейпперг продолжал упорствовать, я решил, что граф Кастель-Мельор будет прислуживать, на манер своей страны, только своей принцессе, и что последняя каждый раз сама будет передавать императрице, как особе коронованной, первую тарелку, которую ей подадут и оставит себе вторую. Этим моим решением много восхищались, но португальский обер-гофмейстер счел вдруг нужным проявить свое усердие и объявил, что он сам будет прислуживать, как Её Величеству, так и Её Императорскому Высочеству, что мне показалось хорошим уроком для пармского обер-гофмейстера.

По окончании обеда, бразильская принцесса рассказала мне по этому поводу весьма любопытные вещи. Накануне вечером ей вдруг сильно захотелось пить. Графин с водою находился в её гостиной, но она не смела до него дотронуться, а кроме обер-гофмейстера никто не имел права подать ей воду. В это время обер-гофмейстер, сильно измученный, как раз заснул, и принцесса не хотела нарушать его сна, что ее заставило переносить в течение трех часов мучения жажды. В тот же день она, желая быть любезной, стала разговаривать с придворными дамами, которых прислали к ней навстречу, но обер-гофмейстер подошел к ней и сказал: «Ваше Императорское и Королевское Высочество можете лишь один раз в день говорить с г-жей Кастель-Мельор, вашей статс-дамой, а к другим можете обращаться только во время аудиенции или по какому-нибудь делу. Это вызвало объяснение, причём оказалось, что для того, чтобы воспользоваться обществом графинь Кюнбург, Лодрон и Зарентгейм, которые из чувства привязанности сопровождали принцессу в Бразилию, им надо предоставить вход наравне с камеристками или камерфрау. Мне почудилось, что я переживаю времена Фердинанда и Изабеллы. Какая разница между почестями, по установленному самим королем регламенту, и милостями, которые принцесса в праве оказать только низшим чинам! а между тем она не может изменить этого этикета, и для того, чтобы оказать милость дамам высшего ранга, ей приходится приравнять их к прислуге, имеющей право входа только благодаря гардеробу. Это хотя и противоречит здравому смыслу, но, надо полагать, входит в искусство царствовать.

Столь неудобное величие всё же имеет тоже свои хорошие стороны. На другой день после посадки на корабль обер-гофмейстер испросил у принцессы специальную аудиенцию и, опустившись на одно колено, передал ей один ключ со словами: «Король, мой повелитель, приказал мне передать этот ключ Вашему Императорскому и Королевскому Высочеству. Если бы вам случайно понравилась какая-нибудь вещь, не предусмотренная заботами ваших верных подданных, вы найдете в ларце, под туалетом, то, что даст вам возможность удовлетворить ваши желания Приложенный к ключу реестр, который она показала Меттерниху, пояснил ей, что в этом ларце находились двести тысяч луидоров, что составляет около пяти миллионов франков. Я вспомнил, что обратил внимание на этот ларец, весь покрытый стальными обручами.

Императрица, старавшаяся, видимо, оказать мне, из любезности к моему знаменитому другу, свое внимание, сказала вдруг в присутствии принцессы и всего Двора: «Хватило ли бы у вас смелости проводить мою сестру в Америку?»

— «Ах, Ваше Величество!» — «Отвечайте прямо!» — «Я никогда не позволил бы себе любить ее настолько!»

Тем временем принцессы удалились с Меттернихом в внутренние покои, чтобы проститься с ним, так как он собирался ехать, и я воспользовался этим моментом, чтобы осмотреть корабль и сравнить его с судами других наций; но тут меня ждало большое разочарование. Так как вспыхнувшие в Бразилии смуты вызвали необходимость послать туда войска на тех транспортных судах, которые первоначально были предназначены для поездки принцессы, то пришлось собрать на «Жуане VI» и на «Сен-Себастиане», на котором за принцессой следовал австрийский посол, граф Эльтц с своею свитою, всё то, что было необходимо для столь продолжительного путешествия. Первый из этих кораблей был разделен на три части. Корма была разукрашена таким образом, чтобы ласкать чувства высочайшей путешественницы; она была вся покрыта прелестнейшими цветами; множество певчих птиц были спрятаны в зелени; курение благовонными эссенциями Старого и Нового Света наполняло, воздух благоуханием. Зато остальные две трети корабля представляли из себя живой образ Ноева ковчега и содержались до крайности грязно, распространяя отвратительный запах. Там было слышно мычание коров, хрюканье свиней и блеяние овец, а восемь тысяч кур и четыре тысячи голубей одновременно кудахтали и ворковали о потере своей свободы. Я никогда в жизни не видал и не нюхал ничего подобного, и если с одной стороны корма «Жуана VI» осталась в моей памяти как чудный сон, то нос этого корабля запечатлелся в ней как ужасающая помойная яма.