Александр Королев - Илья Муромец

Все эти события способствовали дальнейшей популяризации русского эпоса. А эффект от выступлений в Петербурге и Москве сказителей былин вообще трудно переоценить. Получалось, сами исполнители фольклора являлись к слушателям. «Эти три десятилетия, — писал советский исследователь К. В. Чистов, — укладываются в жизненные сроки одного-двух поколений русских литераторов, ученых, музыкантов, художников и общественных деятелей. Это означает, что большинство интересовавшихся народной поэзией практически могли слышать и видеть крупнейших мастеров русского фольклора того времени». {25} 25 Чистов К. В . Указ. соч. С. 105.

Доступность «живых» былин позволила исследователям фольклора продержаться несколько десятилетий на уже изданном материале. Изыскания в архивах, частных коллекциях и книгохранилищах дали новые источники — рукописные сборники XVII (редко) и XVIII (в основном) веков, в которых среди каких-нибудь историй о путешествиях в Святую землю, душеспасительных стихов, сказок, исторических повестей и басен Эзопа вдруг попадались «повесть» о сильном могучем богатыре Илье Муромце и Соловье-разбойнике или масштабное «сказание» о похождениях сразу всех русских богатырей, состряпанные на основе услышанных где-то и когда-то былин. Приключения Ильи Муромца, как и других героических персонажей тогдашней популярной литературы, вроде Еруслана Лазаревича и Бовы Королевича, приятно щекотали читателю нервы и своей занимательностью разбавляли «серьезные» истории, имевшиеся в сборниках. Чтение находилось на любой вкус. Подобные тетрадки, вышедшие из-под пера малообразованных писцов, представляли собой развлекательное чтиво для человека без претензии и в течение XVII–XVIII веков, наряду с лубочными картинками, широко продавались на Спасском мосту в Москве. Правда, найти что-нибудь сопоставимое со сборником Кирши Данилова исследователям XIX века так и не удалось. «Отличительной особенностью» всех новооткрытых рукописных сборников, как писал исследовавший их Л. Н. Майков, было «то, что в них былины воспроизведены без соблюдения размера стихов, как прозаические рассказы, почему и писаны сплошными строками; мало того: писавшие принуждены были подправлять свое изложение оборотами речи и спайками в книжном стиле». {26} 26 Майков Л. Материалы и исследования по старинной русской литературе. II–III // Сб. ОРЯС. Т. 53. № 5. СПб., 1891. С. 5. Кирша Данилов поступал иначе. Он хотя и писал «без разделения стихов», однако «имел в виду песенный склад былин и вместе со словами отмечал напев; оттого и удалось ему сохранить размер былевого стиха и вообще удержать весь типический облик народной былины». {27} 27 Там же. Все дело было в таланте — люди, записывавшие былины, вошедшие в сборники «на продажу», следили прежде всего за содержанием, а «не за напевом и не за размером, не умели уловить все тонкости последнего, и понятно, их записи сами собой облекались в прозаическую форму». {28} 28 Там же. С. 6. По существу они разрушали былины. Иное дело Кирша. Этот сибирский мастеровой «обладал некоторым музыкальным чутьем; не только содержание, но и напев и размер былевого стиха не ускользнули от его внимания, и вообще, записывая прямо с народных уст, он сумел приблизиться к тем приемам, которые употребляются современными собирателями. Такое достоинство его труда не позволяет ставить его записи на одну доску с текстами, сохранившимися в народных тетрадках». {29} 29 Там же.

Большим подарком для ученых стала публикация в 1894 году былин и исторических песен из сборника, составленного алтайским краеведом Степаном Ивановичем Гуляевым (1805–1888) еще в 1860-х годах. {30} 30 В составе сводного сборника Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера «Русские былины старой и новой записи» (М., 1894). Полностью фольклорные материалы С. И. Гуляева были изданы лишь в советское время. Гуляев родился на Алтае в семье мелкого горнозаводского чиновника, окончил Барнаульское горное училище, затем оказался на службе в Петербурге. Человек талантливый, он не прерывал связей с родными местами, вел переписку с алтайскими краеведами, получая от них материалы по истории и этнографии южной Сибири. Познакомившись с П. И. Якушкиным, Степан Иванович мечтал, как и Павел Иванович, все бросить и заняться народной поэзией. Не случилось. В 1859 году Гуляева, к его радости, переводят служить в Барнаул, где он и провел последующие 30 лет, с увлечением отдаваясь служению делу процветания родного края. Гуляев пишет работы по географии, разводит арбузы и дыни, культивирует табак, борется против вырубки лесов и экспериментирует с изготовлением красителей из местных растений, открывает минеральные источники, собирает старинные рукописи и, конечно же, фольклор. {31} 31 Биографию Гуляева см.: Славороссова Л. С . И. Гуляев — краевед и собиратель народного эпоса // Гул. С. 3–55. Самой большой удачей исследователя становится знакомство в 1871 году со сказителем Леонтием Гавриловичем Тупицыным, пожилым (за 60 лет) крестьянином деревни Ересной (в пяти верстах от Барнаула). Деятельный и хозяйственный мужик, Тупицын жил в крайней бедности по причине своей инвалидности. Сначала, в возрасте примерно сорока пяти лет, он занозил левую ногу, рана загноилась и не заживала лет десять. В результате нога деформировалась и ходить Леонтий Тупицын мог, лишь наступая на кончики пальцев. А потом его поразила внезапная слепота. От Тупицына Гуляев записал более двадцати былин, которые сказитель усвоил от отца, а тот — от своего отца (деда Леонтия Ивана). {32} 32 О судьбе Леонтия Тупицына см.: Гул. С. 299–303. «Сибирский» сборник Кирши Данилова теперь не был одинок — стало ясно, что среди русских Сибири, трудившихся на заводах Демидовых, какое-то время сохранялась былинная традиция.

Настоящим откровением стало обнаружение на рубеже XIX–XX веков былин у казаков. Первым нашел былины в далеких Якутске и Средне-Колымске у местных русских (потомков казаков-первопроходцев) сосланный сюда Владимир Германович (до принятия крещения — Натан Менделевич) Богораз (литературный псевдоним — Тан) (1865–1936). Суровую ссылку на 10 лет в арктический Колымск он получил в 1889 году. К моменту отправления по этапу социалист Владимир Богораз успел недолго поучиться на естественном отделении физико-математического и экономическом отделении юридического факультетов Петербургского университета. За участие в радикальных студенческих кружках он получил ссылку, а за организацию забастовки — 11 месяцев тюрьмы. Потом были участие в поздней «Народной воле», новый арест, почти три года ожидания в тюрьме приговора и, наконец, путь в Средне-Колымск — путь протяженностью в 12 тысяч верст, растянувшийся на год. Уже в Якутске дальнейшее продвижение представлялось невозможным — дыхание в груди застывало от холода. Но поехали дальше — в Средне-Колымск. Ко всему человек, в конце концов, привыкает. По прошествии времени Богораз будет вспоминать эти тяжелые годы с юмором и даже теплотой. {33} 33 Деятели СССР и революционного движения России: Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989. С. 236–237. Власти загнали в Средне-Колымск — единственный город в этой местности — полсотни политических ссыльных, не подумав, что для их охраны здесь имеется всего 15 казаков. Неизвестно кому кого следовало опасаться! В результате охранявшие решили не ссориться с охраняемыми, предоставив им полную свободу действий — всё равно никуда не денутся. С одной стороны, ссыльные были обречены на тяжелый физический труд: хочешь выжить, изволь и рыбы наловить, да с запасом, пудов эдак 60, и дров заготовить до сотни кубов, а вода для питья — из речки, для того, чтобы зимой напиться, надо пробуравить лед толщиной в печатную сажень. Но с другой стороны — чтение запоем, споры-разговоры с товарищами, сочинение стихов, написание романов и, наконец, нескончаемая картежная игра с разными вариациями, часто в компании с исправником, который, наслушавшись разговоров поднадзорных, от скуки сам принялся изучать «Капитал». А кроме того, молодые люди, прибывшие из цивилизованной части Империи, пользовались огромным успехом у местных девушек… Когда Колымск окончательно надоел, Богораз начал путешествовать — забирался и к чукчам, и к ламутам, и к якутам, и к эскимосам. Ездил верхом на оленях, питался всякой падалью и гнилью, как это принято у аборигенов, учил языки и собирал фольклор — тоже дело непростое: сначала надо записывать на морозе карандашом, пока руку не отморозишь, а затем, уже в тепле, разбирать записанное и переписывать оленьей кровью (вместо чернил).