Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 1

Снова встретиться на пути.

Срок закончится, я уж вытерплю

И на волю выйду как пить.

Но пока я в зоне на нарах сплю,

Я постараюсь всё позабыть.

Здесь леса кругом гнутся по ветру,

Синева кругом, как не выть?

Позади семь тысяч километров,

Впереди семь лет синевы.

Сегодня я с большой охотою

Распоряжусь своей субботою.

И если Нинка не капризная,

Распоряжусь своею жизнью я.

Постой, чудак, она ж наводчица.

Зачем? — Да так, уж очень хочется.

Постой, чудак, у нас компания,

Пойдём в кабак, зальём желание.

Сегодня вы меня не пачкайте,

Сегодня пьянка мне до лампочки.

Сегодня Нинка соглашается,

Сегодня жизнь моя решается.

Ну и дела же с этой Нинкою!

Она ж жила со всей Ордынкою.

Да с нею спать — ну, кто захочет сам?

А мне плевать, мне очень хочется.

Сказала — любит, всё замётано.

Отвечу рупь за сто, что врёт она.

Она ж, того, ко всем ведь просится…

А мне чего, мне очень хочется.

Она ж хрипит, она же грязная,

И глаз подбит, и ноги разные.

Всегда одета, как уборщица.

Плевать на это, очень хочется!

Все говорят, что не красавица,

А мне такие больше нравятся.

Ну что ж такого, что наводчица?

А мне ещё сильнее хочется.

Вот главный вход. Но только вот,

Упрашивай, — я лучше сдохну.

Вхожу я через чёрный ход,

А выходить стараюсь в окна.

Не вгоняю я в гроб никого,

Но вчера меня тепленького

(Хоть бываю и хуже я сам)

Оскорбили до ужаса.

И плюнув в пьяное мурло,

И обвязав лицо портьерой,

Я вышел прямо сквозь стекло

В объятья к милиционеру.

И меня окровавленного,

Всенародно прославленного,

Прям, как был я в амбиции,

Довели до милиции.

И кулаками покарав,

И попинав меня ногами,

Мне присудили крупный штраф

За то, что я нахулиганил.

А потом перевязанному,

Несправедливо наказанному

Сердобольные мальчики

Дали спать на диванчике.

Проснулся я — ещё темно —

Успел поспать и отдохнуть я.

Я встал и, как всегда, в окно,

Но на окне — стальные прутья.

И меня патентованного,

Ко всему подготовленного

Эти прутья печальные

Ввергли в бездну отчаянья.

А рано утром — верь не верь —

Я встал, от слабости шатаясь,

И вышел в дверь. Я вышел в дверь!

С тех пор в себе я сомневаюсь.

В мире тишь и безветрие,

Чистота и симметрия.

На душе моей гадостно,

И живу я безрадостно.

Мы вместе грабили одну и ту же хату,

Проникли вместе в одну и ту же дверь,

И мы с ним встретились, как два молочных брата,

Друг друга не видавшие вообще.

Нас вместе переслали в порт Находку,

Меня отпустят завтра, отпустят завтра их,

Мы с ними встретились, как три рубля на водку,

И разошлись, как водка на троих.

Как хорошо устроен белый свет,

Меня вчера отметили в приказе —

Освободили раньше на пять лет, на пять лет,

И подпись: Ворошилов, Георгадзе.

За хлеб и за воду и за свободу

Спасибо нашему совейскому народу.

За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе

Спасибо нашей городской прокуратуре.

Да это ж математика богов —

Меня лет на двенадцать осудили,

У жизни отобрали семь годов,

И пять теперь обратно возвратили.

За хлеб и за воду и за свободу

Спасибо нашему совейскому народу.

За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе

Спасибо нашей городской прокуратуре.

Катерина, Катя, Катерина,

Всё в тебе, ну всё в тебе по мне.

Ты, как ёлка, стоишь рубь с полтиной,

Наряди — повысишься в цене.

Я тебя одену в пан и в бархат,

В пух и прах и в Бога душу…вот!

Будешь ты не хуже, чем Тамарка,

Что лишил я жизни прошлый год.

Ты не бойся, Катя, Катерина,

Наша жизнь, как речка, потечёт.

Что нам жизнь — жизнь наша малина,

Я ведь режу баб не каждый год.

Катерина, хватит сомневаться,

Разорву рубаху на груди —

Вот и всё! Поехали кататься!

Панихида будет впереди.

Так оно и есть, словно встарь, словно встарь —

Если шёл вразрез на фонарь, на фонарь.

Если воровал, значит, сел, значит, сел,

А если много знал — под расстрел, под расстрел.

Думал я, наконец, не увижу я скоро

лагерей, лагерей.

Но попал в этот пыльный расплывчатый город

без людей, без людей.

Бродят толпы людей, на людей непохожих,

равнодушных, слепых.

Я заглядывал в чёрные лица прохожих,

не своих, не чужих.

Так зачем проклинал свою горькую долю —

видно, зря, видно, зря.

Так зачем я так долго стремился на волю

в лагерях, в лагерях?

Бродят толпы людей, на людей непохожих,

равнодушных, слепых.

Я заглядывал в чёрные лица прохожих,

не своих, не чужих.

Правда ведь, обидно, если завязал,

А товарищ продал, падло, и за всё сказал.

За давнишнее, за драку всё сказал Сашок —

И двое в синем, двое в штатском, чёрный воронок.

А до свиданья, Таня, а может быть, прощай.

До свиданья, Таня, если можешь, не серчай.

Но всё-таки обидно, чтоб за просто так

Выкинуть из жизни цельный четвертак.

На суде судья сказал: «Двадцать пять. До встречи.»

Раньше б глотку я порвал за такие речи.

А теперь терплю обиду, не показываю виду…

Если встречу я Сашка — ох, как изувечу.

До свиданья, Таня, а может быть, прощай.

До свиданья, Таня, если можешь, не серчай.

Но все-таки обидно, чтоб за просто так

Выкинуть из жизни целый четвертак.

За меня невеста отрыдает честно,

За меня ребята отдадут долги,

За меня другие отпоют все песни,

И, быть может, выпьют за меня враги.

Не дают мне больше интересных книжек,

И моя гитара без струны.

И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,

И нельзя мне солнца, и нельзя луны.

Мне нельзя на волю — не имею права —

Можно лишь от двери до стены.

Мне нельзя налево, мне нельзя направо,

Можно только кусок неба, можно только сны.

Сны про то, как выйду, как замок мой снимут,

Как мою одежду снова отдадут,

Как меня там встретят, кто меня обнимет,

И какие песни мне споют.

У меня гитара есть, расступитесь, стены,

Век свободы не видать из-за злой фортуны.

Перережьте горло мне, перережьте вены,

Но только не порвите серебряные струны.

Я зароюсь в землю, сгину в одночасье.

Эх, кто бы заступился за мой возраст юный!

Влезли ко мне в душу, рвут её на части,

Эх, только б не порвали серебряные струны.

Но гитару унесли, с нею и свободу.

Упирался я, кричал: «Сволочи! Паскуды!