Владимир Высоцкий - Песни и стихи. Том 1

пардон муа, ягодицу.

Стоял весенний месяц март, летели с юга птицы.

А в это время Бонапарт, а в это время Бонапарт

переходил границу.

У скиньи

Разлетелася корона,

Нет державы, нету трона,

Жизнь России и законы —

Всё к чертям.

И вы,

Словно загнанные в норы,

Словно пойманные воры,

Только кровь одна с позором —

Пополам.

И нам

Ни черта не разобраться,

С кем порвать и с кем остаться,

Кто за нас, кого бояться,

Где пути, куда податься —

Не понять.

Где дух, где честь, где стыд?

Где свои, а где чужие?

Как до этого дожили,

Неужели на Россию нам

Плевать?

Позор

Всем, кому покой дороже,

Всем, кого сомненье гложет,

Может он или не может

Убивать.

Сигнал

И по-волчьи, и по-бычьи,

И как коршун на добычу,

Только воронов покличем —

Пировать.

Эй, вы,

Где былая ваша твёрдость,

Где былая наша гордость?

Отдыхать сегодня — подлость.

Пистолет сжимает

Твёрдая рука.

Конец, всему конец,

Всё разбилось, поломалось.

Нам осталась только малость —

Только выстрелить в висок

Иль во врага.

Если рыщут за твоею непокорной головой,

Чтоб петлёй худою шею сделать более худой,

Нет надёжнее приюта, — скройся в лес, не пропадёшь,

Если продан ты кому-то с потрохами ни за грош.

Бедняки и бедолаги, презирая жизнь слуги,

И бездомные бродяги, у кого одни долги,

Все, кто загнан, неприкаян,

В этот вольный лес бегут,

Потому что здесь хозяин —

Славный парень Робин Гуд.

Здесь с полслова понимают, не боятся острых слов,

Здесь с почётом принимают оторви-сорви-голов,

И скрываются до срока даже рыцари в лесах.

Кто без страха и упрёка, тот всегда не при деньгах.

Знают все оленьи тропы, словно линии руки,

В прошлом слуги и холопы, ныне — вольные стрелки.

Здесь того, кто всё теряет, защитят и сберегут.

По лесной стране гуляет славный парень Робин Гуд.

И живут да поживают всем запретам вопреки,

И ничуть не унывают эти вольные стрелки.

Спят, укрывшись звёздным небом, мох под рёбра подложив,

Им, какой бы холод не был, — жив, и славно, если жив.

Но вздыхают от разлуки, — где-то дома клок земли,

Да поглаживают луки, чтоб в бою не подвели.

И стрелков не сыщешь лучше.

Что же завтра? Где их ждут?

Скажет первый в мире, лучший,

Славный парень Робин Гуд.

Трубят рога, скорей, скорей,

И копошится свита.

Душа у ловчих без затей

Из жил воловьих свита.

Ну и забава у людей —

Убить двух белых лебедей…

И стрелы ввысь помчались.

У лучников намётан глаз.

А эти лебеди как раз

Сегодня повстречались.

Она жила под солнцем, там,

Где синих звёзд без счёта,

Куда под силу лебедям

Высокого полёта.

Вспари и два крыла раскинь

В густую трепетную синь.

Скользи по Божьим склонам

В такую высь, куда и впредь

Возможно будет залететь

Лишь ангелам и стонам.

Но он и там её настиг,

И счастлив миг единый,

Но только был тот яркий миг

Их песней лебединой.

Крылатым ангелам сродни,

К земле направились они —

Опасная повадка.

Из-за кустов, как из-за стен,

Следят охотники за тем.

Чтоб счастье было кратко.

Вот отирают пот со лба

Виновники паденья.

Сбылась последняя мольба —

Остановись, мгновенье!

Как пелся этот вечный стих

В их лебединой песне —

Счастливцев одночасья…

Они упали вниз вдвоём,

Так и оставшись на седьмом,

На высшем небе счастья.

Долго Троя в положении осадном

Оставалась неприступною твердыней.

Но троянцы не поверили Кассандре —

Троя, может быть, стояла б и поныне.

(Припев)

Без умолку безумная девица

Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!»

Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев,

Во все века сжигали люди на кострах.

И в ночь, когда из чрева лошади на Трою

Спустилась ночь, как и положено, крылата,

Над избиваемой безумною толпою

Кто-то крикнул: «Это ведьма виновата!»

Припев

И в эту ночь, и в эту кровь, и в эту смуту,

Когда сбылись все предсказания на славу,

Толпа нашла бы подходящую минуту,

Чтоб учинить свою привычную расправу.

Припев

А вот конец, хоть не трагичный, но досадный:

Какой-то грек нашёл Кассандрину обитель

И начал пользоваться ей не как Кассандрой,

А как простой и ненасытный победитель.

Припев.

Жил-был учитель скромный Кокильон,

Любил наукой баловаться он.

Земной поклон за то, что он был в химию влюблён,

И по ночам над чем-то там химичил Кокильон.

Но мученик науки гоним и обездолен,

Всегда в глазах толпы он — алхимик, шарлатан.

И из любимой школы в два счёта был уволен,

Верней, в три шеи выгнан непонятый титан.

Титан лабораторию держал,

И там творил, и мыслил, и дерзал —

За просто так, не за бельём в двухсуточный бульон

Швырнуть сумел всё, что имел, великий Кокильон.

Да мы бы позабросали каменьями Ньютона,

Мы б за такое дело измазали в смоле,

Но случай не дозволил плевать на Кокильона —

Однажды в этой смеси заквасилось желе.

Бульон изобретателя потряс,

Был он ничто — ни жидкость и ни газ.

И был смущён и потрясён, и даже удивлён,

— Эге, ха-ха, о, эврика! — воскликнул Кокильон.

Три дня он развлекался игрой на пианино,

На самом дне в сухом вине он истину искал,

Вдруг произнёс он внятно: «Какая чертовщина».

И твёрдою походкой он к дому зашагал.

Он днём был склонен к мыслям и мечтам,

Но в нём кипели страсти по ночам,

И вот на поиск устремлён, мечтой испепелён,

В один момент в экперимент включился Кокильон.

Душа его просила, и плоть его хотела

До истины добраться, до цели и до дна,

Проверить состояние таинственного тела,

Узнать, что он такое — оно или она.

Но был и в этом опыте изъян:

Забыл фанатик намертво про кран.

В погоне за открытьем он был слишком воспалён,

И вдруг ошибочно нажал на крантик Кокильон.

И закричал безумный: «Да это же коллоид,

Не жидкость это, братцы, коллоидальный газ».

Вот так блеснул в науке, как в небе, астероид,

Взорвался и в шипеньи безвременно угас.

И вот так в этом газе и лежит.

Народ его открытьем дорожит.

Но он не мёртв, он усыплён, разбужен будет он

Через века, дремли пока, великий Кокильон.

А мы, склонив колени, глядим благоговейно,

Таких, как он, немного — четыре на мильон.

Возьмём Ньютона, Бора и старика Эйнштейна.

Вот три великих мужа, четвёртый — Кокильон.