Николай Фигуровский - Я помню... [Автобиографические записки и воспоминания]

По воскресеньям я ходил к тетке Авдотье в Ипатьевскую слободу. Это было довольно далеко, но я всегда ходил с удовольствием, так как тетка всегда угощала меня очень вкусными пирогами. Иногда я у нее даже обедал. Провожая меня, тетка Авдотья совала мне тихонько (чтобы не увидел дядя Андрей) гривенник на лакомства.

Так и текла без особых событий наша семинарская однообразная жизнь по расписанию. Вечером после ужина мы ежедневно пели на лестничных площадках, а затем шли спать.

Проводив меня в Кострому летом 1915 г., отец, видимо, затосковал. Подрастали сестра и братья, их надо было где-то учить, а в Солигаличе было негде, содержать же всех на квартирах в Костроме отец был не в состоянии. Он стал думать, как бы перебраться поближе к Костроме, и ему через знакомых солигаличских земских деятелей это вскоре удалось осуществить. Но прежде чем рассказать об этом, я хотел бы вкратце привести историю с отцом, случившуюся на обратной дороге после проводов меня в Кострому.

Погрузившись на пароход, отец вскоре встретился там с одним дьячком, который также ехал в Буй. Они быстро сошлись на почве чаепития и перекуров и, имея в общем схожий настрой мыслей и идей, благополучно беседовали до самого Буя. Выгрузившись здесь, они решили сесть на поезд и проехать две станции до станции Рассолово в 80 верстах от Солигалича.

Как мне рассказал отец, прибыли они в Буй вечером и решили пробраться на вокзал коротким путем через множество железнодорожных путей. Уже совсем смеркалось. Они шли, подлезая время от времени под вагоны многочисленных товарных составов, стоявших на путях. Знакомый дьячок шел впереди и, подлезая под очередной вагон, говорил отцу: «Давай за мной!» Отец был нагружен довольно большим, правда, не тяжелым узлом с постелью и подушками, собранными для меня матерью, и не понадобившимся в Костроме. С таким узлом было довольно трудно быстро преодолевать препятствия на пути. Кроме того, мой смиренный отец явно боялся, что в то время, как он подлезет под вагон, поезд мог тронуться.

Несколько препятствий было успешно преодолено, до станции оставалось пройти уже немного. Внезапно случилось именно то, чего отец боялся. Поставив узел под очередной вагон, он сам полез под него, и… о, ужас! — раздался лязг состава, толкаемого паровозом. Очевидно, это было так неожиданно и страшно, что отец, не помня себя, выскочил из-под вагона, оставив узел, и бросился бежать прочь, не зная куда. И тут произошло то, чего нельзя было предвидеть. Внезапно раздался свисток с трелью, и вслед за отцом бросились какие-то люди. Они тотчас же настигли бедного папашу, дав ему плюху, схватили его под руки и повели в отделение жандармской полиции. В их воображении, бегущий в ужасе от состава, как оказалось, груженного снарядами для фронта, был явным «диверсантом», тем более, что оставленный им под вагоном белый узел свидетельствовал, что речь шла о попытке подложить заряд взрывчатки под военный состав. Жандармы с видом победителей, предвкушая будущие награды за поимку «опасного злодея», тащили отца в отделение.

К чести нового знакомого отца надо сказать, что он быстро вернулся к месту происшествия, последовал за группой жандармов, сообразив, что отец попал в серьезную историю.

Пришли в отделение. Отец в ужасе и полной растерянности уже думал, что ему пришел конец. Но его новый друг тотчас же вступил в пререкания с жандармами и этим, пожалуй, еще больше осложнил дело. У отца потребовали документы. В те времена в провинциях паспортов не знали, отец предъявил написанную от руки справку благочинного, в которой говорилось, что такой-то псаломщик собора города Солигалича отпущен в Кострому по таким-то делам, и был указан срок возвращения. Бумажка эта не только не успокоила «архангелов», но вызвала новые подозрения. В самом деле, очень здорово для диверсанта маскироваться под жалкого дьячка, к тому же одетого не по-духовному. К тому же жандармы еще не знали, что же содержится в пресловутом узле, оставшемся на путях, по которым только что отправили груженный артиллерийскими снарядами поезд. Буй в те времена был важной станцией на ветке Данилов-Буй, и многие пути на этой станции были заняты различными военными составами. Случаи взрывов и пожаров здесь уже бывали, а вскоре после описанного действительно произошел катастрофический взрыв.

Жандармы спросили отца: что же содержится в оставленном им на путях узле? Ответу отца не поверили, не поверили и горячей речи знакомого отца — дьячка. В сопровождении пяти жандармов отца повели к месту происшествия и заставили его самого развязать злополучный узел. Фонари освещали сцену. Отец стал торопливо развязывать узел и сделал при этом какое-то невольное движение от волнения и растерянности. Это движение было принято жандармами за попытку привести в действие воображаемое «взрывное устройство», взорвать себя, а заодно и всех окружающих. Жандармы бросились врассыпную от узла и залегли. Но… никакого взрыва не последовало, и жандармы наконец поняли, что никакой мины в узле нет. Боязливо они потрогали подушки и простыни и с ругательствами заставили отца завязать узел и снова повели его в отделение. Спутник отца, человек бывалый, не преминул выложить душу и отчитал жандармов, которые с миром отпустили обоих, указав дорогу к железнодорожной кассе.

Отец пережил эту историю по-своему серьезно. Тотчас же по возвращении в Солигалич был отслужен благодарственный молебен за чудесное спасение от бедствия. Это было, впрочем, вполне в духе того времени. Я же узнал об этом позднее, лишь через несколько лет после происшествия.

Итак, вернувшись в Солигалич в августе 1915 г., отец загрустил. Он понял, что надо перебираться куда-либо поближе к Костроме для обеспечения образования подрастающим детям. К тому же Кострома была для него роднее Солигалича. В начале 1916 г. по ходатайству какого-то видного солигаличского земского деятеля он был приглашен Костромским губернским земством занять должность псаломщика (в сане дьякона) в домовой церкви Психиатрической колонии «Никольское» в 12 км от Костромы. Кроме некоторого «повышения», эта должность оплачивалась твердой зарплатой, хотя и небольшой, чего у отца никогда не бывало. До тех пор он жил на милости прихожан. Он сразу же принял предложение и, распродав за бесценок некоторые домашние предметы, неудобные для перевозки, продав корову и пр., переехал с семьей в Никольское, где получил небольшую квартирку в 2 комнаты. Таким образом, я уже не вернулся в родной Солигалич.

Квартира, полученная семьей, была, как говорили в дальнейшем, коммунальной. Кроме отца, в ней жила фельдшерица Старкова с семьей, жена известного революционера Старкова 38, и еще один фельдшер. В доме — городского типа коттедже — было электричество и водопровод — невиданная семьей до этого времени роскошь. Соседи оказались хорошими людьми. Моя мать, привыкшая всю жизнь зажигать лампу после наступления вечером полной темноты, теперь могла забыть вообще о керосине и лампе. Каждый вечер в комнате внезапно вспыхивали электрические лампы и мать вздрагивала и вскрикивала от неожиданности. Днем электричество не подавалось.