Николай Фигуровский - Я помню... [Автобиографические записки и воспоминания]

Пока мы втроем обсуждали событие, прибежал разводящий с винтовкой. Это было уже «хужее» (как говорят некоторые евреи). Кстати, их легко узнать также и по выговору слова «вероятно». Они всегда скажут «вереятно». Запыхавшийся разводящий еще на ходу спросил: «Что тут у вас? Что за взрыв?». Так как буквально никаких следов ни костра, ни взрыва не осталось, за исключением стакана снаряда, которых кругом было множество, то в данном случае лучше всего было скрыть правду и что-нибудь соврать. «Вон тут на пригорке лежал снаряд и вдруг как рванет… видно, на солнце нагрелся…» — сказал я. Разводящий посмотрел в сторону пригорка и сказал: «Бывает… Тут что хошь может рвануть!». Затем мы все прилегли на песочке, закурили, поговорили о том о сем и разводящий тихонько отправился обратно к себе в село Хорошево.

Так благополучно все окончилось. Я не хочу казниться сейчас по этому поводу. Но скажу, что с тех пор я стал много умнее и, не трогая больше снарядов, я перестал толкать их небрежно ногами, а впоследствии просто обходил их с осторожностью, впрочем, далеко не всегда, так как некоторые виды их все же привлекали мое внимание.

Около месяца через день мы ходили в караул на Хорошевское шоссе. Это очень разнообразило нашу казарменную жизнь, очень уж однообразную, скучную и голодную. Стоя на посту, мы были сами себе хозяевами, к тому же и питались чуть-чуть получше.

Итак, наши походы из Спасских казарм на Сухаревке на Хорошевское шоссе продолжались через день. Хотя они и были утомительными, мы не обижались и шли обычно с удовольствием. Но вскоре все окончилось. Начальство вновь вспомнило о студенческой роте, это касалось непосредственно нас. У начальства, видимо, появились на нашего брата какие-то виды. Мы были освобождены от караулов и переселены на жительство в палатки на Ходынских лагерях.

Я думаю, название «Ходынка», или Ходынское поле достаточно хорошо известны, несмотря на то, что его в действительности уже давно не существует. Помнят же эти несчастные лагери только немногие старики, которым лично приходилось жить в этих лагерях 50–60 лет назад. Ходынские лагери размещались левее теперешней станции метро «Сокол». Тогда слева от шоссе было обширное поле, которое и называлось Ходынкой, а позднее Октябрьским полем. Вдали, еще левее, виднелись лагеря. Стройные ряды палаток. Фронт палаток растянулся почти на километр. Издали даже, пожалуй, красивое зрелище.

— пелось в солдатской песне, предназначенной для подбадривания новобранцев. Палатки на Ходынке в 1920 г. были далеко не так шикарны, как рисовала их песня. Они все сгнили и текли во время дождя изо всех сил. Но их расстановка «по ниточке» еще напоминала былые времена, когда сверху каждой палатки действительно сияли «светлы маковки».

Ходынские лагери, однако, были не столь длинны по фронту, сколько в глубину. Если от первой линии палаток отправиться вглубь, то через несколько рядов палаток можно было увидеть домики ротных и батальонных командиров и различные административные деревянные сооружения. Затем снова еще несколько рядов палаток и снова домики ротных и батальонных командиров. За ними следовали ряды палаток разных нестроевых частей, потом кухни, обширные столовые под навесами, деревянные столы, подставки которых были просто врыты в землю, так же как и скамейки около них. Затем следовали помещения для складов всякого хозяйственного имущества, обмундирования, оружия и т. д. Наконец, далеко за ними располагались уборные, устроенные примитивно, согласно уставам всех армий того времени. От передних палаток лагерей до уборных было не менее километра. В те времена, когда беспрерывное питье воды заменяло питание и когда к тому же спать в палатке было очень холодно, укутаться было совершенно нечем, мы бегали ночью в уборные, дотерпев, что называется, «до ручки». Это было ужасно — бежать ночью в уборную; казалось, что не добежишь. Бывало, едва добежишь до домиков командиров рот и тут же, не стерпев, отливаешь. Почти никогда это не удавалось до конца. Из домика внезапно раздавался громкий мат, а иногда высокое начальство вдруг выскакивало на крылечко посмотреть, какой это «сукин сын» отважился поливать жилище самого командира. О, Ходынка, Ходынка! Сейчас, через 60 с лишком лет, мучения жизни в этих лагерях живо вспоминаются и думаешь, не вчера ли это было?

Переехав в Ходынские лагери, мы были поселены в дырявой полусгнившей палатке в числе 12 человек. Если ночью шел дождик, мы были мокры до нитки и стучали зубами от холода. Но все равно и при этих условиях распорядок действовал неукоснительно. Утром подъем и чай (завтрака по тем временам не было), потом всякие занятия. Сначала с нами пробовали было заниматься «строевой подготовкой». Но, слава Богу, это скоро окончилось. Что было делать с красноармейцами-студентами? Стали заниматься «тактической подготовкой». Бывало, выйдем в поле спереди лагерей. Взводный скомандует: «Справа по линии в цепь бегом марш!». И мы разбегались, образовав цепь (через два метра друг от друга). «Ложись!» — продолжалась команда, и мы ложились, выбирая, естественно, место посуше. Вначале взводный отчаянно ругался на тех, кто не желал ложиться в грязь или в небольшую лужу. «Что вы, у мамы, что ли? Чего боишься запачкаться, барышня чертова!» и так далее. Но вскоре, не имея возможности совладать с нашими естественными стремлениями к чистоте, взводный перестал обращать внимание на нас, и мы ложились, выбрав себе место в цепи посуше, с травкой.

Лежа на земле, мы слушали, как взводный кричал изо всей мочи (чтобы всем было слышно), как надо окапываться, отстреливаться, делать перебежки, поддерживать товарища огнем и прочее. Скоро, однако, его объяснения заканчивались и после команды «Вольно!» мы даже осмеливались закурить, не вставая с земли. Такие занятия продолжались ежедневно, недели с две. Нас больше никуда не посылали. Видно, начальство имело на нас особые виды.

Впрочем, однажды утром вместо занятий нас погнали на артиллерийский склад, где-то на товарной станции Белорусского (Александровского) вокзала, и заставили перетаскивать с места на место трофейные снаряды и перевозить пушки. Работа была далеко не безопасна, так как от долгого хранения снаряды могли при неосторожном обращении взорваться. Нам было приказано под страхом «расстрела!» не курить. Но мы уже были не новичками в обращении со снарядами и не боялись трогать их. Дня три мы работали благополучно. И вот однажды приехало какое-то начальство и надо же было ему зайти в будку (наиболее опасную в отношении взрывов), и оно увидело там нескольких наших ребят, спокойно куривших, что называется, «сидя на бочке с порохом». Начальство пулей вылетело из этой будки. Скоро мы получили приказ строиться и отправились в лагери. С этого времени нас больше не посылали на работы.