Николай Фигуровский - Я помню... [Автобиографические записки и воспоминания]

Мы разделялись на два небольших отряда и одновременно проходили через базар с двух сторон, затем где-нибудь в маленьком переулке снова объединялись и спустя полчаса вновь проходили через базар. Пели почти непрерывно, все, что «Бог на душу положит», и скоро устали. Отдохнув несколько около своих палаток, мы вновь и вновь проходились по городу, вплоть до самого вечера.

Но уже на другой день мы получили приказ погрузиться в вагоны поезда и ехать на юго-восток. Нам не назвали конечного пункта нашего путешествия. Но ехали мы сравнительно недолго и высадились на вокзале очень большого села Инжавина — центра хлебного района Тамбовщины. Нам говорили впоследствии мужики, что Инжавино вывозило только за границу ежегодно около 4 миллионов пудов пшеницы!

В селе Инжавино мы нашли очень подходящие помещения для размещения всего отряда. Это было прежде всего какое-то, видимо, общественное каменное здание с несколькими достаточно большими комнатами. Мы расположились повзводно на полу комнат, и началась новая жизнь. В Инжавине был штаб войск Тамбовской губернии, там я неоднократно видал Тухачевского. В Инжавине же размещался штаб 6-го боеучастка фронта.

Нашему отряду некоторое время не было дано никаких (боевых) поручений. Мы жили в своем доме, выставив караул. Рядом с нашим домом стояла еще какая-то небольшая артиллерийская часть, Трехдюймовая пушка стояла прямо под нашим окном. Но те ребята, собственно, тут не жили, оставив лишь караул около пушки. «Кормежка» была у нас неважная, мы попросту голодали, и, естественно, одной из постоянных наших забот были поиски «чего бы пожрать», как говорили тогда ребята. А пожрать было буквально нечего. Недалеко протекала река Ворона. Туда мы ходили купаться. Там водилась и рыбка, но никаких снастей у нас не было. К тому же начальство не отпускало одиночных рыболовов на реку. Как-то во время купанья ребят из соседнего отряда каких-то командных курсов вдруг из-за дальних кустов началась стрельба. Это антоновские мужики пытались подбить курсантов, но их было больше и поближе бандиты подойти не посмели. Но сидели они где-то невдалеке и охота на красных на реке для них была заманчивой.

В Инжавине в то время было невероятно большое количество воробьев. В июне они уже вместе с летающими птенцами садились на дороге около нашего обиталища огромной стаей и чего-то клевали. Возникла мысль, нельзя ли воспользоваться для варки супа воробьиным мясом. Скоро был освоен и способ охоты на воробьев. В стаю их, сидящую на дороге, из-за угла сильно бросался шомпол. Иногда за один удар удавалось убить целый десяток воробьев. Охотники у нас были рьяные, и скоро мы набрали несколько десятков битых воробьев. Ошпарив их, мы удалили оперение, попробовали потрошить, но оказалось, что это «ювелирное занятие», и, помыв как следует «воробьятину», мы попробовали сварить из нее суп. На наше удивление, он получился очень вкусным.

Некоторое время мы жили спокойно, занимаясь с А.Ф.Яковлевым военно-химическим делом и посвящая значительное время собственным нуждам. Однажды из штаба был получен приказ: нашему отряду предлагалось выделить взвод стрелков для расстрела бандитов. В Инжавинский штаб доставлялись многие пленные антоновцы-бандиты. Большая их часть — это крепкие мужики, не желавшие сдавать хлеб и выполнять продразверстку. Но руководили такими крепкими мужиками настоящие бандиты-эсэры. Их тогда и впоследствии смело называли «бандитами», так как одним из главных методов ведения гражданской войны этими антоновцами был террор — убийства из-за угла с исключительной целью «устрашения». Им было неважно, кого именно они убивают. Впрочем, красноармейцев они убивали чаще и охотились за ними, особенно когда они появлялись в одиночку где-нибудь в удобном для таких бандитов месте. Над красноармейцами, попавшими в плен, издевались жестоко, вырезывая звезду на лбу (я сам видел это ужасное зрелище), мучили и потом убивали. Такой метод ведения войны, характерный для бандитов, давал нам право (а также дает это право истории) называть таких вояк бандитами.

Бандиты-антоновцы действовали небольшими отрядами, которые имелись в каждой деревне и в селах. Когда в деревню приходили красные, отряд бандитов исчезал. Оружие они прятали в сено, в навоз, в колодцах, под домами и сараями, при этом молодые бандиты (военнообязанные по возрасту) и сами прятались в стога сена, в колодцы и т. д. Когда эта тактика бандитов была изучена, прибывшие в деревню красноармейцы, если их было достаточно, прочесывали деревню и извлекали из колодцев, подвалов, стогов сена и т. д. нескольких бандитов. Они хорошо знали, что, будучи пойманы с оружием, они подлежат суду или даже просто репрессиям, вплоть до расстрела.

В Инжавине всегда содержалось в тюрьме достаточное количество выловленных таким путем бандитов. Они допрашивались специальными следователями (которых, впрочем, недоставало) и, уличенные в бандитизме, т. е. террористических убийствах, приговаривались к расстрелу. Расстрел производился обычно по вечерам в балочке около леса метрах в 300–400 от нашего дома. Мы могли наблюдать и слышали даже команды: «По впереди стоящим бандитам пальба взводом! Взвод, пли!». Вначале эта картина производила на нас убийственное впечатление, но приблизительно через месяц мы уже не обращали внимания на все это, повторявшееся чуть ли не каждый день. Но, конечно, мы повесили носы, когда кто-то пустил слух, что от нашего отряда назначен взвод для расстрела. К счастью, этого не произошло.

Наши занятия, проходившие ежедневно, не причиняли нам особых беспокойств и не требовали особенно много времени. Поэтому уже в конце июня, когда на яблонях завязались маленькие плоды, мы в поисках съестного делали набеги на ближайшие сады и рвали яблоки, для того чтобы их варить и есть. Компота мы не могли варить, у нас не было сахару, а получить из яблок размазню после долгой варки было можно. На почве охоты за яблоками бывали неизбежные столкновения с хозяевами садов, которые, однако, проходили сравнительно мирно.

По ночам изредка устраивались тревоги. Обычно дело кончалось тем, что после того, как мы быстро одевались и вооружались по тревоге, нас выстраивали, делали несколько перестроений и отпускали с миром домой. Но бывали и общегарнизонные тревоги, сигнал к которым давался пушечными выстрелами. Я однажды, грешен, прозевал такую тревогу. В молодости, голодный и истощенный, я был, как говорили ребята с курсов, «здоров спать». Действительно, я спал как убитый. Организм, лишенный достаточного питания, как бы стремился восполнить недостающую энергию путем глубочайшего сна. Итак, во время тревоги с пушечными выстрелами (их было три, а пушка стояла недалеко от нашего окна) я продолжал спать и не слышал никаких выстрелов. Спавшие рядом со мною ребята впопыхах не заметили во время тревоги меня, к тому же было темно. Но зато, когда они возвратились из короткого похода и были распущены, они обнаружили меня блаженно продолжавшим сон, как будто ничего не произошло. Они устроили мне имитацию настоящей тревоги, с шумом разбудили меня, и я, не разобрав со сна, в чем дело, начал лихорадочно одеваться, тем более, что все были уже одеты и держали в руках винтовки. Пока я окончательно не оделся, мне не подали виду, что шутят и только тогда, когда я, схватив винтовку, крикнул: «А ну давай скорее, идем!» — все захохотали и, поломавшись, сообщили мне, что тревога уже окончилась и что все куда-то ходили далеконько. Затем все стали выражать удивление, как это я не слышал пушечных выстрелов трехдюймовки, которая стояла, собственно, у окна нашей комнаты.