Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

В Самаре, дожидаясь возвращения из уезда губернатора, Бостром тяжко переживал все случившееся на собрании. Писем от Саши не было, ответа на телеграммы тоже. На душе невыносимая тяжесть. Все события минувших дней проносились перед ним, тщательно их взвешивая, анализировал и спрашивал сам себя: что ж ему особенно хочется? Только одного: все забыть, уйти от дел, скандалов, ссор, обнять свою Сашу и успокоиться на ее груди. Всюду, где бы ни бывал он в Самаре, указывают на него глазами. «Я герой дня. Но стыдно, оскорбительно быть героем для обесцветившегося, безмозглого самарского общества. Вот что я о нем знаю: когда пришла в Самару весть о скандале на нашем земском собрании, первый Гиршман разблаговестил, что Бостром учинил новый скандал, за который, верно, будет сослан. Являюсь я в Самару, холодные поклоны, отворачиваются, шепчутся. На другой день я рассказываю друзьям происшедшее на собрании. Самарское общество делится на два лагеря: одни бранят Акимова, меня упрекают скорее в недостаточной ему оппозиции, другие видят все-таки подрыв государственного строя и т. д. Большинство все-таки на моей стороне. Прокурор крайне мне симпатизирует... Но вот что, Саша, мне досадно: все меня утешают, что за мою выходку мне ничего не достанется, и вместе с тем уверяют, что и для Акимова это ничего не значит, что правительство будет очень довольно таким усердным стражем государственных устоев. А мне лучше было бы, если бы и я поплатился бы сколько-нибудь, да чтобы Акимова уничтожить, ведь в народе-то стон стоит. Сашочек, а надо сознаться, хорошо, что я один в данную минуту, смелее рискую головой. Сашочек, пиши же скорее, хвалишь меня или нет?»

В Николаевске он получил сразу три письма, в которых Александра Леонтьевна отвечала на его последний вопрос. Да, утвердительно отвечает она на его вопрос, но жизнь ее полна гнетущей тоски. Вот это его и обрадовало: «Мне нужно было именно знать, что ты подавлена тоской. Этого требовала душа моя, чтобы быть ей счастливой, этого требовал мозг мой, как логического результата». Этой-то реакции он и ждал, она была логическим выводом из данных прошлого. Она снова почувствовала горе и муку. Вот что было нужно ему. Именно этого ему недоставало в ее прежних письмах. Его не удовлетворяли «письменные» ласки, он нуждался в ее конкретной любви. Теперь он был счастлив, рад и хотел, чтобы эта радость сообщилась и ей. Пусть она будет тверда. Выбраться из трудного положения хоть и нелегко, но грустить нечего: главное, что они любят друг друга. Пока он не знает, как исправить дело. При свидании они обсудят это и что-то решат. Она испытала себя: быть в близких отношениях с нелюбимым и скрывать правду она не в силах. Так что ж!.. Ведь они не знали, как лучше. А раз ей плохо, тяжело, надо что-то придумать. Как знать, быть может, этот опыт спас ее от других, более мучительных страданий тоски. А теперь, когда она осознала свою ошибку, он рад этому. Теперь, решил он, самое время поехать в Питер, но нет денег, да и с Акимовым дело затянулось. Он ничуть не сожалел: его невоздержанность на собрании оказалась полезным делом. Без общественного скандала это собрание не получило бы огласки и интриги и недозволительные средства Акимова сошли бы ему даром. Теперь все против него. Кажется, надо радоваться, а он с грустью признает, что все эти интриги его деморализуют. Он чувствовал в себе даже охлаждение к тем делам, которые как бы ни были важны для населения, тем не менее не только не дадут ему силы на собрании, но, пожалуй, убавят их. Спасение его было теперь в том, чтобы награду за свои труды он искал не в одобрении собрания, а лишь в собственном сознании да в Сашиной оценке, которую он и ждет от нее. Правда, он получил уже ее в письмах, но ведь он-то хотел реально насладиться наградой: в ее взоре видеть одобрение, в ее руке ласку, на ее груди отдохновение и покой. Он отчетливо понимал, что рискует службой, но его задача больше, чем вражда с Акимовым. Он не может выносить тех унизительных для земства отношений, какие сложились между управой и другими учреждениями. Он считал своим долгом парировать дерзости губернатора, исправника, даже станового. Быть может, это неразумно. В виду одного врага не следовало бы создавать других, но он боялся, что путем подобной привычки неправильные отношения могут стать традицией. Кто знает, что будет. Быть может, его тактика окажется верной.

За это время Николай Александрович Толстой за собственный счет издает роман графини «Неугомонное сердце». Мечта ее осуществилась, она беспрепятственно занимается творческой работой, свекровь далеко, никто не вмешивается в воспитание детей, которым она отдает все свое время. А счастья нет, того, которого она ждала и о котором так мечтала в юности — счастья полнокровной содержательной жизни. Все чаще она вспоминает Бострома и ту свободу, которой она не успела надышаться. Николай Александрович заметно лучше относился к ней, но душу ведь не распахнешь перед ним, не поделишься своими творческими сомнениями, литературными находками. Он был далек от ее духовных исканий, хотя внешне стал более ровен и деликатен. Ее мысли и чувства, ее переживания и страсти можно во всех подробностях восстановить по сохранившимся письмам и дневниковым записям этого периода. Она никак не могла понять, что же ей делать. Круг знакомых графа Толстого ей чужд. Уж слишком все они непонятны ей. «Может, потому, что они ищут только наслаждения?» — думала Александра Леонтьевна, стараясь докопаться до истины.

Вернувшись к мужу, чистосердечно, в соответствии со своей философией жизни, она признается ему в своем неизменном чувстве к покинутому Бострому — это чувство сделалось частью ее самой: «Вырвать его невозможно, заглушить его — так же, как невозможно вырезать из живого человека сердце». Да, она любит Бострома, но готова забыть его и никогда не встречаться, лишь бы остаться рядом с детьми.

Да, она желает устроить себе жизнь, в которой могла бы спокойно заняться воспитанием детей, а такая жизнь может быть только при вполне самостоятельной жизни с дружеским чувством к мужу, графу Толстому. Она хорошо себе представляет, что будет, если она снова уйдет. Осиротеют дети. Снова скандальные слухи будут распространяться в их кругу. Но потом этого счастья показалось ей мало, и Александра Леонтьевна уговаривает мужа разрешить ей видеться с Бостромом, у них с ним много общих духовных вопросов, ни о чем другом она не просит мужа. Ну что же делать, если любовь к нему прошла и она полюбила другого, чувствам не прикажешь, но пусть он простит ее за это, ведь можно испытать и великое наслаждение от сознания своей правоты и честности: «...Оно вознаградит тебя за все твои страдания, которые ты переживешь, отказываясь добровольно от преследования прежней цели — любви моей... Коля, Коля, — умоляет она, — не делай и себя и меня несчастными, дай мне возможность выполнить свой долг перед детьми, не поставь меня в необходимость и на этот раз уже бесповоротно отказаться от исполнения его», — писала она 5 марта 1882 года.