Алексей Карпов - Ярослав Мудрый

Этого, конечно, никто не знал… Но удивительное дело: пройдет два года, и в ту же первую, Федоровскую, неделю Великого поста распрощается с жизнью сам князь Ярослав Владимирович.

Он был уже очень стар, ему шел восьмой десяток лет - возраст почти немыслимый по тем временам, особенно для князя, воина. Один за другим уходили в иной мир близкие ему люди, те, ко был много моложе его. 10 февраля 1050 или 105 1 года скончалась княгиня Ирина, с которой князь Ярослав прожил больше тридцати лет3. Былые ссоры давно изгладились в памяти, и князь в полной мере ощутил постигшую его утрату. Княгиню похоронили в Киеве, по-видимому, в Софийском соборе4, где давно уже приготовлено было место для самого Ярослава.

А осенью 1052 года, 4 октября, в воскресенье, в Новгороде умер старший сын Ярослава Владимир. Эта смерть, надо полагать, особенно огорчила князя, ибо именно во Владимире должен был видеть он своего преемника на киевском престоле. Князь Владимир был похоронен в Новгороде, в Софийском соборе, построенном им самим; его провожали в последний путь епископ Лука, новгородские священники и горожане. Ярослав, наверное, так и не смог приехать в Новгород.

Смерть Владимира заставила Ярослава позаботиться об устроении остальных сыновей. Место старшего брата в качестве преемника отцовской власти занял следующий по старшинству Изяслав. Ярослав не стал перераспределять волости между сыновьями, как это некогда сделал его отец. Изяславу остался Туров, в котором он прежде княжил, но вместе с тем он получил и Новгород, «старейший» из всех городов Руси после Киева. Помимо прочего, это должно было означать, что и Киев отойдет Изяславу после смерти отца. Так вскоре и случится. «Изяславу же князю… предержащу обе власти: и отца своего Ярослава, и брата своего Володимира», - запишет в 1057 году диакон Григорий, писец знаменитого Остромирава Евангелия.

Нельзя сказать, чтобы Изяслав разделял политические пристрастия своего отца. В качестве Киевского князя он будет проводить политику отличную от политики Ярослава - и мы уже отчасти говорили об этом, когда касались судьбы сподвижника Ярослава митрополита Иллариона. То же увидим мы и в Новгороде. Так, например, сразу же после смерти Ярослава Изяслав прекратит выплату новгородской дани варягам, установленной «мира для» еще легендарным Олегом и исправно выплачиваемой и Ярославом, и его сыном

Владимиром. Дань эта была, по-видимому, не слишком популярна в Новгороде, однако Ярослав, до конца своей жизни благоволивший варягам, неукоснительно соблюдал ее, как соблюдал и все другие обязательства, связывавшие его со скандинавским миром, несмотря на то, что роль варягов в политической жизни Руси к концу его княжения постепенно сошла на нет. (Неудачная для русских война с Византией в 1043 году стала последним событием русской истории, в котором варяги приняли участие в качестве самостоятельной политической силы.) В поспешности, с которой Изяслав отменил отцовское установление, наверное, можно увидеть его желание угодить новгородцам, но вместе с тем еще и его желание отстраниться от политического наследия отца. Об отношении нового киевского князя к соратникам и сподвижникам Ярослава свидетельствует, между прочим, и незавидная участь новгородского епископа Луки Жидяты, осужденного митрополитом Ефремом по лживому навету едва ли не с одобрения Изяслава. И Лука окажется далеко не единственным из видных представителей предыдущей эпохи, кто пострадает в начале киевского княжения Ярославова сына.

Как относился к Изяславу сам Ярослав и как вообще сказывались его отношения с сыновьями, помимо Всеволода, которого «Повесть временных лет» называет любимцем отца, мы не знаем. Однако Ярослав должен был отчетливо сознавать: распределяя те или иные области среди своих сыновей, ему надлежало руководствоваться не отцовскими чувствами, а исключительно целесообразностью и справедливостью, как они понимались в то время, ибо только это могло уберечь страну от братоубийственной бойни, подобной той, что началась после смерти его собственного отца Владимира. Потому-то Ярослав без колебаний передавал Новгород Изяславу, лишая тем самым отцовского удела своего старшего внука Ростислава.

Все острее ощущал свое одиночество, князь по-особому, наверное, вглядывался в изображение собственной семьи под сводами Киевской Софии. На киторской фреске собора он подносил выстроенный им храм Христу, а вместе с ним - по обе стороны от Христа - выстроились члены его семьи, большинство из которых уже не было рядом. И только здесь мог он видеть теперь княгиню Ирину, дочерей - в том числе, покинувших Русь Елизавету, Анастасию и Анну, а также всех своих сыновей, шествие которых к Христу возглавлял со свечою в руке ушедший из жизни Владимир5. На этой фреске - суд по копии, снятой с нее еще в XII веке и дошедшей до нас также лишь в копии, - сам Ярослав и его супруга были изображены в роскошных византийских одеяниях, очень напоминавших императорские: на плечи Ярослава была наброшена мантия, скрепленная у правого плеча фибулой; орнамент мантии, украшенной драгоценными каменьями, состоял из крупны кругов с изображениями орлов - символов власти византийских василевсов; на голове князя художник изобразил венец - по-видимому, так называемую стемму, которой те же василевсы увенчивали себя6. Надо полагать, именно таким - почти василевсом - и хотел выглядеть киевский князь в глазах своих поданных или посланцев иноземных правителей; именно так облачался он в последние годы жизни в особо торжественных случаях. Титул князя, которым владел и он сам, и его предки, наверное, казался недостаточным ему. Современники все чаще именовали его либо каганом (как митрополит Илларион в своем «Слове»), либо царе или, точнее, цесаре - титулом, который в древней Руси прилагался к василевсам - императорам Византийской империи; князь Ярослав, насколько нам известно, первым из древнерусских князей назвал себя так. И, пожа, он имел на это право, ибо и вел себя по-цесарски - уподобляя свой город главу Святого Константина или поставляя по своей воле святителя на киевскую митрополию (а это в глазах его современников являлось прерогативой императора)7. Именно царем будет назван Ярослав и в надписи о его кончине, выведенной на стене Софийского собора, и эта надпись достойно увенчает его долгое киевское княжение.

Но, как бывает всегда, жизнь подавала князю поводы не только для печали, но и для радости. Под 1053 годом летописи сообщают о рождении у него еще одного внука: «У Всеволода родился сын, и нарече имя ему Володимер, от царицы гекини»8. Это был первенец князя Всеволода Яросла-вича, знаменитый в будущем Владимир Мономах. Его появление на свет стало событием долгожданным не только для отца, но и для деда: русско-византийский союз, заключенный Ярославом несколькими годами раньше, давал наконец конкретные, зримые всходы - новорожденный княжич с гордым именем Мономах стал внуком не только самого Ярослава, но и правящего императора ромеев.