Арам Хачатурян - Статьи и воспоминания

В легкой музыке наблюдается теперь некоторое оживление, это верно. Но в свете тех задач, которые выдвигает перед нами жизнь, существующее положение вряд ли может удовлетворить. Работать надо больше, и требовать надо гораздо больше.

В сознании многих людей живет странное понятие, будто легкая музыка — это музыка без содержания, будто ей доступен только узкий круг тем и эмоций. Этот взгляд на легкую музыку как на беззаботное чириканье просто вреден.

Кавычки в словах «легкая музыка» надо снять. В этой области возможно колоссальное разнообразие: разные темы, сюжеты, жанры; разные составы исполнителей; разные формы произведений — от самых малых до больших.

Некоторые композиторы говорят, что в легкой музыке нечего мудрить, нечего искать, нужно брать существующие приемы и писать, «как принято». Вот здесь-то и лежит источник многих бед! У нас слишком часто пишут, «как принято», не вдумываясь, хорошо это или плохо.

Я призываю наших талантливых композиторов серьезно заняться легкой музыкой. Нужно стремиться писать ее свежо, изобретательно. Нынешнюю нашу слабость я вижу в том, что мы чаще «переписываем» уже созданное, нежели пытаемся найти новое, ответить на запросы сегодняшнего дня.

«Советская музыка», 1956, № 11

Как я отношусь к джазу? Положительно. Больше того, считаю, что все жанры музыкального искусства должны находиться в одинаковых условиях и быть равноправными. Как симфонический оркестр имеет право на существование, так имеет это право и джаз, и духовой оркестр, и оркестр народных инструментов, и все остальные ансамбли, независимо от того, большие они или малые. Главное, повторяю, чтобы эти оркестры, ансамбли были хорошие. Причем эпитет «хорошие» следует понимать и в смысле профессиональной квалификации, и главным образом по репертуару. Всякие коллективы: и симфонический оркестр, и джаз, и другие музыкальные исполнительские коллективы — могут играть и хорошую музыку, и плохую. Дело не в том, кто играет, а дело в том, что играют и как играют. Если бы меня спросили, какой положительный пример я мог бы привести из джазовых коллективов, то я назвал бы эстрадный оркестр Утесова. Он исполняет легкую музыку, но очень хорошую, богатую красками и оттенками, музыку благородную, реалистическую, в чем-то соприкасаясь с народной музыкой.

«Звезда» (Пермь), 1970, 27 февраля

Когда в Москву на гастроли приезжал оркестр Дюка Эллингтона, он выступал в Театре эстрады. Там небольшой зал. Я шел на концерт с предубеждением, но когда услышал, как великолепно звучат их саксофоны, трубы и ударные, меня джазовая музыка очаровала. Не хочу отнести это на счет помещения — ведь играли виртуозы, — но и акустика кое-что значит в таком тонком искусстве, как музыка!

«Комсомольская правда» , 1972, 4 июня

В «мемуарный» возраст я вступил уже давно. Однако решение приняться за писание воспоминаний о прожитом пришло ко мне не сразу и не без внутреннего сопротивления. Я никогда не вел дневников, не собирал документов, в которых отражены события моей жизни. Сама задача правдиво рассказать о пройденном жизненном пути мне представляется очень трудной и даже рискованной. И все же взвалить на себя неблагодарный труд мемуариста меня побуждает желание поделиться с читателями длительным опытом участника строительства музыкальной культуры нашей страны, рассказать о встречах с крупнейшими музыкантами нашего времени, коснуться ряда творческих проблем, стоящих перед советской музыкой и передо мной как композитором, педагогом, общественным деятелем. Все это, как мне кажется, выходит за пределы личного, хотя, конечно, мне не обойтись без автобиографических подробностей.

Итак, воспоминания, творчество, встречи.

...Начало жизни. Вспомнить его не дано никому. Порой мне мучительно хочется поглубже заглянуть в прошлое, вспомнить себя в младенческом возрасте, приблизиться к самому началу своей жизни. В моей памяти оно живет в смутных образах, связанных с какими-то тревожными переживаниями моих близких... Непонятная суета вокруг, плачущие женщины, меня уводят со двора в комнату, запирают ворота, опускают занавески, с улицы доносятся крики...

Позже я узнал — эта тревога и страхи были вызваны событиями, происходившими не только в непосредственной близости от нашего дома, не только в городе, где мы жили, но и во всей России. Шла революция 1905 года. Стало быть, мне тогда было два с половиной года, и я себя помню с этого раннего возраста. Конечно, эти «кадры», запечатлевшиеся в моей памяти, вызванные чрезвычайными событиями и треволнениями в нашей семье и вокруг, являются в какой-то мере изолированными от иных детских впечатлений.

Революционные «беспорядки», как их тогда называли в обывательской среде, выливавшиеся в забастовки, уличные демонстрации, стычки рабочих и студентов с полицией, обыски, аресты, — все это проходило где-то стороной, на улицах и площадях Тифлиса, и, насколько я знаю, непосредственно нашей семьи не коснулось. Однако я могу себе представить, что в своей массе национальные группы трудового населения — грузины, армяне, азербайджанцы, испытывавшие постоянный гнет со стороны царских властей, — не могли не относиться сочувственно к антиправительственным выступлениям рабочих тифлисских заводов и фабрик. Очевидно, такие же настроения царили тогда и в нашей семье.

О семье. Отец мой, Егия (Илья) Хачатурян, происходил из крестьян, издавна проживавших в деревне Верхняя Аза Нахичеванского уезда (ныне Нахичеванская Автономная Советская Республика), расположенной вблизи города Ордубад, у самой границы с Ираном. По соседству с Верхней Азой находилась деревня Нижняя Аза, откуда родом моя мать. Думаю, тоже потомственная крестьянка.

В конце семидесятых годов прошлого века мой отец тринадцатилетним пареньком уехал из родной деревни в поисках заработка в Тифлис. В ту пору Тифлис был уже крупным городом, торговым и культурным центром Закавказья. Рядом с коренным грузинским населением в Тифлисе находились обширные колонии армян, азербайджанцев и русских. Сюда тянулись предприимчивые люди со всех концов Кавказа, здесь имелись все возможности для развития торговли и ремесел.

Отец приехал в Тифлис в крестьянских лаптях, имея в кармане несколько медных монет, но с самыми радужными надеждами на будущее. В городе у него оказались земляки, которые помогли деревенскому пареньку устроиться учеником в переплетную мастерскую — маленькое кустарное заведение, в котором ученики-подмастерья не только осваивали переплетное ремесло, но и помогали хозяину и хозяйке в домашних делах. По всему видно, что Егия Хачатурян отличался редким трудолюбием и способностями. Очень скоро, овладев всеми тонкостями переплетного дела, он стал выполнять наиболее ответственные работы. Увеличились заработки, и к двадцати пяти годам он уже накопил небольшую сумму денег.