Арам Хачатурян - Статьи и воспоминания

Отец, слишком занятый в своей мастерской, мало участвовал в нашем воспитании: мы видели его только по вечерам. Занималась детьми мать, в меру строгая, но при этом всегда мягкая, душевная, справедливая. Брат Левон — старше меня на два года — был робким, легкоранимым мальчиком, в отличие от меня, бойкого, умевшего постоять за себя. Мать учитывала эти особенности характеров младших сыновей и особенно нежно оберегала Левона.

Она была религиозной и регулярно посещала армянскую церковь неподалеку от нашего дома. По воскресеньям мать водила меня туда с собой, наряжая в праздничный костюмчик. Не могу сказать, что мне нравились эти посещения церкви, где приходилось подолгу стоять зажатым в душной тесноте, среди чьих-то юбок.

Любила мать ходить в гости. Знакомых и родных в городе было много. Чаще всего она брала с собой меня, как самого младшего. В гости я ходил охотно, особенно если знал, что в доме, куда мы идем, есть мои сверстники. Пока матери наши вели беседу, мы с новыми приятелями отправлялись во двор, где затевали «французскую борьбу» — кто кого положит на обе лопатки. Я очень любил борьбу, перегонки и всякие иные «состязательные» игры...

Мне исполнилось шесть, когда отец откуда-то привел во двор маленького, необыкновенно грациозного козленка. В течение нескольких недель он был моим самым большим увлечением. Я добывал для него вкусные травы, скармливал ему хлебные корки, часами играл с ним. Потом пришли печальные времена: козленок заболел, перестал есть. Помню, что я водил его на берег Куры, искал для него какое-то лечебное растение. Но, очевидно, ничто не могло исцелить моего любимца. Однажды скрытно от меня его увели. Гибель козлика нанесла мне тяжелую травму. А когда на следующий день у нас на обеденном столе появилось обильное мясо, я догадался о его происхождении. Мое детское горе приняло такие формы, что меня пришлось на несколько дней уложить в постель...

Как я уже говорил, отец мой был человеком незаурядным, талантливым. Помимо огромной энергии и поразительного трудолюбия, его отличали быстрый ум, острое восприятие действительности, живой юмор.

Я уже упоминал, что мой отец приехал в Тифлис, не имея никакого, даже первоначального школьного образования. Живя в городе, он самоучкой научился немного читать и писать по-армянски, разбираться в русских шрифтах, поскольку ему приходилось иметь дело с русскими книгами и подписывать свою фамилию по-русски.

В годы первой империалистической войны отец мой даже выписывал газету «Мшак». Нередко, когда он приходил с работы домой, вокруг него собирались знакомые и соседи и, будучи, видимо, более осведомленным, чем они, он комментировал события на фронтах, рассказывал об Антанте, Германии, Англии, об армянских проблемах.

Отец отлично понимал необходимость образования для своих сыновей и делал все, чтобы дать нам серьезные знания, подготовить нас к профессиональной деятельности. Строгий с детьми, требовательный во всем, что касалось работы и учебы, он вместе с тем был любящим, заботливым отцом готовым к любым трудностям, только бы помочь сыновьям «выбиться в люди». Все четыре сына Егии Хачатуряна получили среднее образование, а Сурену, Левону и мне удалось профессионально приобщиться к искусству.

Мне было около восьми лет, когда отец определил меня в частный пансион княгини Софьи Васильевны Аргутинской-Долгорукой. В этой школе учились дети местной аристократии и состоятельных людей. Сама директриса, запомнившаяся мне как высокая, представительная женщина с аристократическими манерами, была фребеличкой с определенными педагогическими принципами. Основанная ею школа занимала отличное помещение на Великокняжеской улице (в настоящее время — улица имени Камо; в этом здании сейчас находится музыкальное училище).

Сегодня я спрашиваю себя: каким образом отцу удалось тогда устроить меня — сына переплетчика — в это привилегированное учебное заведение? В течение многих лет переплетная мастерская отца обслуживала школьную библиотеку пансиона и личную библиотеку С. В. Аргутинской, и директриса хорошо знала и уважала моего отца. По-видимому, это обстоятельство и способствовало тому, что я был принят в руководимую ею школу. Ко времени моего поступления в пансион С. В. Аргутинской-Долгорукой наша семья переехала на левый берег Куры, на Великокняжескую улицу, заняв четырехкомнатную квартиру на втором этаже дома, расположенного поблизости от моей школы. И здание пансиона, и дом, в котором я прожил с 1911 года до отъезда в Москву, хорошо сохранились, в чем я смог убедиться во время посещения Тбилиси в декабре 1969 года.

Школа, естественно, внесла большие перемены в мой мальчишеский быт. Кончились дни беззаботной уличной вольницы, пришли новый распорядок дня, школьные обязанности и заботы, необходимость подчиняться определенной дисциплине. В пансионе все мы, приходя на занятия, надевали синие фартуки ниже колен и завязывали их сзади. Эта обязательная школьная одежда, очевидно, служила для защиты домашних костюмчиков от чернильных пятен и всяких иных случайностей. У меня появились новые товарищи и подруги. Вспоминаю девочку Аню. Она была чуть постарше меня, и ей, видимо, нравилось опекать новичка, записывать для меня домашние задания, собирать мои тетради, укладывать в пенал ручку и карандаши.

Наша директриса Софья Васильевна Аргутинская-Долгорукая запомнилась мне необычайно величественной, всегда подтянутой, суровой дамой, каждая встреча с которой в школьном коридоре внушала нам страх. Однажды она застала меня в группе учеников, наблюдавших, как я довольно ловко крутил поставленный на одну ножку стул.

— Пойдешь домой и сделаешь то же самое в присутствии своих родителей, — сказала она мне строго. Вряд ли я тогда понял педагогическую направленность приказания, но воспоминание об этой встрече с сурово-недоступной начальницей у меня осталось на всю жизнь.

В нашей школе были заведены уроки пения. Ими руководил Мушел Лазаревич Агаян — сын известного писателя Хазароса Агаяна. Уроки пения давались раз в неделю и заключались в разучивании русских, армянских и грузинских народных песен, которые мы с большим удовольствием распевали под аккомпанемент старенького пианино, на котором играл наш учитель.

Преподавание в школе велось на русском языке, которым я уже тогда владел свободно. Дома у нас говорили по-армянски. Когда родители хотели поговорить по секрету от детей, они переходили на азербайджанский, который знали хорошо, так как оба выросли вблизи Азербайджана. Русским языком я овладел на улице, а затем в школе.

В пансионе я проучился два года, после чего поступил в первый класс Коммерческого училища, которое находилось на улице Пески (сейчас в этом доме помещается районный Совет и ряд других учреждений). Здесь я учился до седьмого класса включительно, то есть до отъезда в Москву.