Арам Хачатурян - Статьи и воспоминания

Сколько себя помню, я всегда любил петь. Пел я обычно под ритмические постукивания пальцами или ладонью по столу, стулу, ящику, коробке. Это занятие мне доставляло особое удовольствие, и, музицируя так, я мог подолгу просиживать где-нибудь в полном одиночестве. Если напеваемые мной мелодии были народного происхождения, то ритмы, которые я выстукивал, представляли собой свободную импровизацию довольно сложного, как я вспоминаю сейчас, рисунка.

Следующим и чрезвычайно важным событием на моем пути к музыкальной профессии стал видавший виды рояль, за гроши приобретенный вместе с некоторыми предметами обстановки у старого владельца квартиры по Великокняжеской улице, куда наша семья переехала в 1911 году. Этот инструмент, в котором не работали многие клавиши, доставлял мне большую творческую радость и очень помог в постижении музыкальных тайн. Вначале, просиживая часами у рояля, я старался освоить закономерности в построении звуковой шкалы на клавиатуре, подбирал знакомые мелодии, отыскивал приятные на слух сочетания одновременно звучащих тонов. Затем последовали неуклюжие попытки подбирать аккорды в левой руке, как-то созвучные мелодии в правой руке. В этом мне, по-видимому, помогал слуховой опыт, связанный с традиционным многоголосием грузинской народной песни, со звучавшими вокруг армянскими и азербайджанскими песенными и инструментальными пьесами, наконец, с бальными танцами, вальсами, маршами, которые можно было услышать в городском саду. Сегодня мне уже трудно установить последовательность этого процесса самостоятельного освоения музыкальных азов, но хорошо помню, что, едва научившись подбирать по слуху какие-то песенки и танцы, я уже пытался варьировать эти мотивы, присочинять к ним новые. Эти наивные и неуклюжие опыты «композиции» доставляли мне истинное наслаждение.

Рояль помог мне не только развить слух и приобрести какие-то творческие навыки, но и научиться довольно бойко играть популярные танцы и песни. Годам к пятнадцати я уже настолько овладел техническими приемами игры, что мог относительно свободно чувствовать себя за клавиатурой и не без эстрадного шика исполнять свой репертуар. В кругу товарищей по Коммерческому училищу я слыл «пианистом» и был желанным гостем на ученических балах и вечеринках.

Еще одним источником музыкальных впечатлений и музыкального опыта стал для меня духовой оркестр при нашем училище; руководил им опытный музыкант польского происхождения Гансиорский. В ту пору многие учебные заведения Тифлиса имели свои ученические оркестры, преимущественно духовые, которые состязались друг с другом в исполнении маршей и бальных танцев. Усилиями Гансиорского оркестр Коммерческого училища добился, как мне помнится, известных успехов и числился среди лучших школьных духовых оркестров города.

Я был в шестом классе, когда Гансиорский, ознакомив меня на нескольких уроках с приемами игры на теноре и начатками нотной грамоты, принял в свой оркестр. Долгое время мои функции в ансамбле ограничивались выдуванием нескольких нот, входивших в аккорды, либо исполнением коротеньких «с-та, с-та» в маршах и «с-та-та, с-та-та» в вальсах. По мере приобретения опыта я постепенно осмелел и начал «обогащать» партии третьего тенора незамысловатыми импровизациями и ритмическими контрапунктами. Иногда это проходило гладко и капельмейстер не замечал или делал вид, что не замечает моей дерзости. Но, вспоминаю, однажды, выведенный из себя моей слишком смелой импровизацией, Гансиорский остановил репетицию и выгнал меня из класса. Впрочем, гнев его скоро прошел; к следующему занятию я был прощен.

Среди учеников — участников нашего оркестра — выделялся некто Яров, игравший на корнете. Этот юноша однажды пришел на очередное занятие и принес с собой сочиненный им вальс. Я был поражен — оказывается, один из моих товарищей может не только играть написанную кем-то музыку, но и сочинять свою! Строго говоря, Яров сочинил только мелодию двух «колен». Гармонизация, фактура и инструментовка выпали на долю Гансиорского. Но тем не менее мы с большим энтузиазмом играли Вальс Ярова, гордясь «своим композитором». А у меня тогда, возможно впервые, зародилась мечта сочинить что-либо свое. К сожалению, моих знаний нотной грамоты никак не доставало для того, чтобы записать свои импровизации.

Игра в оркестре, несмотря на весьма скромную роль, выпадавшую на долю третьего тенора, все же была очень полезна для моего музыкального развития, и я с благодарностью вспоминаю нашего руководителя пана Гансиорского. В оркестре я приобрел практические сведения о многих духовых инструментах, научился слышать гармонию, возникающую от соединения разных голосов, различать тембры инструментов. Опыт Ярова, как я уже сказал, впервые навел меня на мысль о сознательном композиторском творчестве. Однако до решения посвятить себя музыке было еще очень далеко.

Мои представления о музыкальном искусстве в ту пору ограничивались впечатлениями от встреч с различными формами фольклорного музицирования да опытом игры в духовом оркестре, репертуар которого состоял из нескольких маршей и бальных танцев. В среде, окружавшей меня, не было уважительного отношения к профессии музыканта. Мой отец, горячо любивший народную музыку, тем не менее, узнав о том, что я, уже живший тогда в Москве, собрался поступать в Музыкальный техникум имени Гнесиных, с горькой иронией спрашивал меня: «Ты что, собираешься стать сазандаром?», — то есть представителем профессии уличных музыкантов, играющих на рынках, на свадьбах и похоронах.

Отец мечтал увидеть меня врачом, юристом, инженером. Труд музыканта-профессионала в его глазах выглядел не слишком почетно и не сулил ничего хорошего в отношении материального благополучия. А он страстно желал вывести своих сыновей «в люди».

В шестнадцать лет я впервые в жизни попал в оперный театр. Давали оперу классика грузинской музыки Захария Палиашвили «Абесалом и Этери». Это был один из первых спектаклей только что поставленной оперы. Не могу передать словами силу художественного потрясения, глубину волнения, охватившего меня с первых же тактов оркестрового вступления, когда открылся занавес и началось действие. Развитие драматического сюжета, завершающегося гибелью обоих героев, захватило меня, всем своим существом я переживал каждую сцену спектакля, наслаждался красотой декораций, великолепием массовых сцен и плясок. Но, конечно, наисильнейшее впечатление на меня произвела музыка — звучание оркестра, выразительность вокальных образов, стройность хоровых эпизодов. Знакомые с детства интонации и ритмы народной грузинской музыки, преображенные и смело развитые рукой мастера, предстали предо мной в новом, прекрасном воплощении. И еще не забыть мне — кто-то показал на сидевшего в партере человека и сказал: вот он, автор «Абесалома и Этери». Так состоялась моя первая встреча с большой музыкой, с живым композитором.