Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

Пока шли переговоры в Италии, т. В. проводил расследования в Берлине. По получении от него телеграммы центральный комитет решил немедленно приступить к допросу Азефа. Он сделал это из опасения, что Азеф узнает о поездке В. и бежит. Произвести допрос должны были Чернов, Николай и я. Было постановлено, что убивать Азефа мы не имеем ни в коем случае права.

Постановление это равнялось решению освободить Азефа. Но я считаю, что центральный комитет поступил неправильно. Была сделана ошибка значительно раньше: Азефа нужно было немедленно убить после нашего свидания с Лопухиным, когда виновность его уже не подлежала сомнению. Но колебания в самом центральном комитете, с одной стороны (Натансон), и колебания боевиков (Николай, Лапина и др.) — с другой, не позволяли центральному комитету решиться на эту меру. С этого момента центральный комитет оставил путь революционных решений и вступил на дорогу формального суда, защиты и слова. Дорога эта неизбежно приводила к допросу Азефа, а следовательно, и к его бегству: центральный комитет не имел права платить за смерть Азефа арестом единственного теоретика партии Чернова, без Чернова же допрос был немыслим.

Как бы то ни было, Азеф мог чувствовать себя в безопасности.

Вечером 5 января 1909 г. Чернов, Николай и я позвонили у квартиры Азефа в доме № 245 по Boulevard Raspail.

Дверь нам открыл сам Азеф. Он провел нас в крайнюю комнату, свой кабинет. Он сел за стол у окна. Мы втроем загородили ему выход из комнаты.

Азеф спросил:

— В чем дело, господа?

Чернов ответил:

— Вот прочти новый документ.

И он передал Азефу саратовское от 1907 г. письмо. Азеф побледнел.

Он долго читал письмо. Мне показалось, что он только делает вид, что читает его: он выигрывал время, чтобы спокойно выслушать нас.

Все еще очень бледный, он наконец обернулся к нам. Он спросил:

— Ну, так в чем же, однако, дело?

Чернов медленно сказал:

— Нам известно, что 11 ноября старого стиля ты в Петербурге был у Лопухина.

Азеф не удивился. Он ответил очень спокойно:

— Я у Лопухина не был.

— Где же ты был?

— Я был в Берлине.

— В какой гостинице?

— Сперва в «Furstenhof’e», затем в меблированных комнатах «Керчь».

— Нам известно, что ты в «Керчи» не был.

Азеф засмеялся:

— Смешно… Я там был.

— Ты там не был.

— Я был… Впрочем, что это за разговор?.. — Азеф выпрямился и поднял голову. — Мое прошлое ручается за меня.

Тогда я сказал:

— Ты говоришь, твое прошлое ручается за тебя. Хорошо. Расскажи нам подробности покушения на Дубасова.

Азеф ответил с достоинством:

— Покушение 23 апреля было неудачно потому, что Шиллеров пропустил Дубасова. Было трое метальщиков: Борис Вноровский — на Тверской, Владимир Вноровский — на Воздвиженке, Шиллеров — на Знаменке. Я был в кофейне Филиппова.

Я сказал:

— Это неправда. Мы допросили Владимира Вноровского. Было только двое метальщиков: Борис Вноровский и Шиллеров. Дубасов проехал мимо Владимира Вноровского, но у того не было бомбы.

Азеф пожал плечами:

— Не знаю. Было так, как я говорю.

Я сказал:

— Кроме того, ты накануне покушения не пришел на свидание к метальщикам.

Азеф ответил:

— Нет, я пришел.

Я. Значит, Вноровский сказал неправду?

Азеф. Нет, Вноровский не может сказать неправды.

Я. Значит, ты говоришь неправду.

Азеф. Нет, я говорю правду.

Я. Где же объяснение?

Азеф. Не знаю.

Я. Ты говоришь, был в кофейне Филиппова?

Азеф. Да.

Я. Ты попал в полицейское оцепление?

Азеф. Нет.

Я. Аргунову ты говорил, что ты попал в оцепление, но представил приставу иностранный паспорт, и тебя отпустили.

Азеф. Я этого Аргунову не говорил.

Я. Значит, Аргунов сказал неправду?

Азеф. Нет.

Я. Значит, ты говоришь неправду.

Азеф. Нет, я говорю правду.

Я. Где же объяснение?

Азеф. Не знаю… Но какое же заключение ты выводишь?

Я. Ты по меньшей мере проявил небрежность, граничащую с преступлением. За такую небрежность ты удалил бы из организации любого из ее членов. Твоя ссылка на твое прошлое неуместна.

Азеф опять пожимает плечами. Он волнуется. Он говорит:

— Дайте же мне возможность защищаться!

Чернов. Мы спрашиваем и ждем ответа. Зачем ты ездил в Берлин?

Азеф. Я желал остаться один. Я устал. Я хотел отдохнуть.

Чернов. Видел ли ты в Берлине кого-либо из партийных людей?

Азеф. Нет.

Чернов. А из непартийных?

Азеф. Я не желаю на этот вопрос отвечать.

Чернов. Почему?

Азеф. Он не относится к делу.

Чернов. Об этом судить не тебе.

Азеф. Я член центрального комитета и не вижу, чтобы все здесь присутствующие были ими.

Я. Мы действуем от имени партии.

Чернов. Значит, ты отказываешься отвечать на этот вопрос?

Азеф. Нет. Я скажу: я не видел никого.

Чернов. Почему ты переселился в «Керчь»?

Азеф. В «Керчи» дешевле.

Чернов. Так ты переехал из-за дешевизны?

Азеф. Была и еще причина.

Чернов. Какая?

Азеф. Этот вопрос не относится к делу.

Чернов. Ты не желаешь отвечать?

Азеф. Хорошо. Запишите: я переехал только из-за дешевизны.

Чернов. В какой комнате ты жил в «Керчи»?

Азеф. В № 3.

Чернов. Опиши подробно этот номер.

Азеф. Кровать налево от входа, покрыта белым покрывалом, с периною, стол круглый, покрыт плюшевой скатертью, около стола два кресла темно-зеленого плюша, у умывальника зеркало, ковер на полу темного цвета.

Чернов. Кого ты видел в «Керчи»?

Азеф. Что за вопрос?.. Ну, хозяина, посыльного, горничную, лакея…

Я. Скажи, как ты понял мои слова, когда я говорил тебе, что некто, имени которого я назвать не могу, сказал Бурцеву, что ты служишь в полиции, и разрешил сообщить это мне. Понял ты так, что именно некто разрешил мне сказать, или так, что Бурцев решился на это самостоятельно?

Азеф. Конечно, я понял так, что некто разрешил сказать только тебе.

Чернов. Некто — Лопухин. Он не называл фамилии Савинкова. Он позволил Бурцеву сказать одному революционеру, по его, Бурцева, выбору. Бурцев выбрал Павла Ивановича (меня).

Азеф. Ну?

Чернов. Ну, а ты вошел к Лопухину со словами: вы разрешили сказать Савинкову…

Азеф. Я не понимаю… Вы должны производить расследование серьезно.

Чернов. Прошу выслушать далее. Лопухин не назвал фамилии Савинкова. Ты понял со слов Павла Ивановича, что он эту фамилию назвал. Павел Иванович такого толкования в свои слова вложить не мог, ибо не слышал его от Бурцева… Значит…

Азеф бледнеет. Но он говорит еще спокойно:

— Ну, Бурцев мог сказать Бакаю. Бакай понял неверно и сказал Лопухину… Впрочем, я ничего не знаю.

Чернов. Бурцев не говорил Бакаю, и Бакай не говорил Лопухину. Как объяснить, что Лопухин на расстоянии угадал, что ты понял Павла Ивановича так, как никто понять не мог, — что он, Лопухин, назвал фамилию Савинкова?