Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

По утрам в распахнутое окно Феликс смотрел на вечнозеленые деревья и кустарники, растущие вокруг пансиона, вдыхал полной грудью воздух, пропитанный запахом моря, и к нему приходило состояние тихого блаженства. После сырых и мрачных казематов Варшавской цитадели и мытарств по вонючим этапам ему казалось, что он попал в настоящий райский уголок.

В первый же по-весеннему теплый день Дзержинский нанял лодку и отправился в знаменитый Голубой грот.

Феликс был потрясен и очарован открывшимся ему зрелищем. Да это же волшебный мир! Вода, стены, лодка, весла, лица, руки — все лазурное!

Ближе к вечеру Дзержинский пришел к Горькому, рассказал о своих впечатлениях.

— Ну волшебства тут, конечно, никакого нет, — улыбнулся в усы Алексей Максимович. — Солнечный свет падает в грот сквозь толщу воды, и все предметы получают лазурный оттенок. А мы с вами восхищаемся чудом природы. И очень хорошо, что не потеряли такой способности.

— А вы знаете, Алексей Максимович, чего мне больше всего не хватало в тюрьме? Живого общения с природой! Хлебным мякишем я прилеплял к стенке цветные открытки и картинки, вырванные из журналов. Жалкие копии! Но, глядя на них, я уносился в мыслях в свои родные края или в неведомые страны. Иногда в моей камере появлялись настоящие, живые цветы, и тогда я был безмерно счастлив.

Беседа потекла по руслу воспоминаний. Горький рассказал Дзержинскому несколько историй из своей жизни.

Это было в начале 1900 года в Нижнем. Явилась к А. М. девица лет 20 с лишним, но несмотря на молодые годы сильно поблекшая и с внешностью далеко не выигрышной. Она сообщила ему, что принадлежит к числу так называемых погибших созданий и что она, тяготясь такого рода жизнью, которая выпала ей на долю, решила покончить с собой. Приняла яд, но в больнице ее спасли, вылечили. А потом полиция предала ее суду за покушение на самоубийство. Суд приговорил ее к церковному покаянию на какой-то срок. Она была сильно возмущена таким приговором.

— Ведь нелепо, — говорила она, — я, веселой жизни девица, прикреплена к церкви, должна ходить изо дня в день слушать какие-то обедни, всенощные и прочую чепуху, молиться, бить поклоны, каяться, а в чем — и сама не знаю. Просто комедия, ни для кого не нужная. Помогите мне избавиться от этого дурацкого наказания. Такова была приблизительно ее речь. В беседе с ней, выяснилось, что зовут ее Женя (это псевдоним, звали же ее Клавдия Гросс), что она дочь управляющего имением, училась, окончила гимназию, умеет шить и белье и платья, вышивать и прочее. Она рассказала ему свою историю, как она «дошла до жизни такой».

Алексей Максимович заинтересовался этим не новым, но все же незаурядным типом. Избавил от церковного покаяния. Поселил Женю у себя и купил в магазине Зитера ножную швейную машинку со всеми принадлежностями — все, как следует.

Чтобы увеличить ее средства на первоначальное образование, а может быть и по другим соображениям, Алексей Максимович предложил ей написать свою историю, написать правдиво, ничего не приукрашивая. Она написала вполне грамотно, складно и занятно, но насчет правдивости задача, очевидно, оказалась непосильной: история в решающих моментах сильно отзывалась заимствованием из французских бульварных романов.

Горький так все и оставил, как было написано, но снабдил рассказ своим предисловием, где отмечал, что это говорит она правду, это приукрашивает, а это сочиняет или просто врет.

Рассказ носил заглавие «Исповедь падшей», Алексей Максимович послал его в газету «Северный курьер». Рассказ был напечатан и оплачен.

Пока длилась вся эта процедура с обращением падшей, прошло более месяца. Женя жила у Горького, держала себя вполне прилично. Иногда шила на машине, а больше нянчилась и играла с маленьким осиротелым мальчиком Шуриком — племянником Екатерины Павловны, жены Горького. И хорошо нянчилась. И хорошо играла. Кормилице Маше и кухарке Женя дала понять, что Алексей Максимович влюблен в нее и все эти хлопоты предпринимает из любви к ней.

Однажды утром в двери постучали. На стук вышла Екатерина Павловна. Она увидела субъекта гнусного вида со спитой физиономией.

— Я агент сыскного отделения, — и показывает карточку, на которой сзади написано, что чины полиции обязаны оказать ему содействие.

— Я хочу провести обыск в квартире Пешкова, — говорит он далее.

— По какому поводу и где ваши полномочия?

Он подло улыбнулся и говорит:

— У него жила проститутка такая-то. Сегодня ночью в гостинице Дутарева она у гостя украла золотые часы, бумажник и скрылась.

— Как! Вы посмеете здесь, в доме известного писателя, искать краденое?

Переговорив с полицейским сыщик ответил:

— Я знаю, что ее здесь нет, — и отказался от обыска. Дзержинский вспоминал случаи из тюремной жизни, про то, как передавал листки своего дневника на волю. Делал он это по-разному: через заключенных и жандармов.

Комната свиданий помещалась напротив канцелярии, и в коридоре Дзержинский проходил мимо двух наказанных жандармов. Они стоял рядом, вытянувшись в струнку, с обнаженными шашками в руках, на полшага от стены и не смели ни опереться, ни отдохнуть. Так они должны были простоять два часа. И вероятно, стояли уже давно, Дзержинский определил это по их измученному виду. В глазах одного он заметил блеск ненависти, в глазах другого — мертвый животный страх.

Наказанные жандармы не новость. За всякий пустяк их сажают в карцер или заставляют стоять под шашкой. И Дзержинский, наверное, не обратил бы на них внимания, если бы не одно обстоятельство: тот, с ненавистью в глазах, был ему знаком, это он как бы нечаянно устроил ему в туалете свидание с заключенным-радомчанином, а потом, когда отводил в камеру, лукаво посмеивался в усы.

Начальство не сумело выбить из него все человеческое. И в первый же день, когда Ковальчук (так звали жандарма) заступил на дежурство в его коридоре, Феликс заговорил с ним и убедился, что был прав в своих предположениях.

Жандарм по службе повседневно соприкасался с заключенными и всегда мог оправдать свое общение с ними.

Несколько листков дневника улетело на волю из X павильона Варшавской цитадели.

А потом на печи в уборной нашли браунинг и патроны. Пошли слухи, что кто-то из заключенных готовил побег.

Алексей Максимович рассказал, как попало ему от Владимира Ильича, когда он приезжал на Капри в 1908 году. Тогда вышли «Очерки по философии марксизма» Базарова, Богданова и компании. (Ленин назвал их очерками против философии марксизма.) Горькому понравилась мысль сделать из социализма новую религию. Да и сами-то Богданов, Луначарский всегда импонировали Алексею Максимовичу. Вот он попытался уговорить Ленина не выступать против них публично. Владимир Ильич отчитал его за то, что поддался идеализму.