Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

Учение Спинозы о роли аффектов в человеческой деятельности интересно сравнить с аналогичным высказыванием В. И. Ленина: «…Без «человеческих эмоций» никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины».

Объектом моего внимания стал Феликс Дзержинский — человек странный и парадоксальный. Что руководило его действиями? Что переживал сам «красный палач» и близкие ему люди? Кем он был? Маньяком? Поэтом? Поляком? Потомком Чингисхана? Извращенцем? Романтиком коммунизма? Несчастным или счастливым? Чтобы разобраться в этом я решила изучить жизнь Дзержинского от его первого дня на нашей земле (дня рождения), до последней смертной минуты. Навсегда образ Дзержинского в моем сознании остался неразрывно связанным со смертью и мелодией из «Фауста». Скоро, совсем скоро я снова услышу эту мелодию, она известит меня о приходе смерти.

В жизни каждого человека есть критические моменты, которые влияют на судьбу. К таким критическим моментам для Дзержинского отношу историю с Рузей Патерковской, о которой поведала мне Орса-Койдановская.

Рузя Патерковская была сердечной подругой Альдоны — старшей сестры Феликса. Не так красива, как смела и предприимчива. Ее отец служил управляющим в имении Завойских. Расстояние между домом Дзержинских и ее домом было около версты, поэтому соседки часто отведывали одна одну пешком, а Рузя часто даже ночевала у приятельницы. Фелек, которому было 11 лет, не обращал на нее никакого внимания. Она на него тоже. Однажды в саду Феликс случайно увидел, как Рузя увлеченно целуется с его самым старшим братом Станиславом, который приехал домой на каникулы. Полный горячего возмущения и открытого презрения, Лелек (так называли его родители) стал отворачиваться при встрече от панны. Она заметила это вскоре. Начала задевать мальчика, немного иронично и свысока при каждом удобном случае. Он не убегал от нее, только хмуро молчал. Рузя восприняла это, как новую забаву, игру и преследовала его. В конце концов, поймала Лелека возле кладовой, схватила за голову, прислонила к стене и стала целовать. Он сражался, как раненый лев, в его глазах потемнело, он ударил панну коленом в живот… Рузя упала без сознания. Плача от злости, одиннадцатилетний Феликс ударил ее в бок ботинком. Он не раз повторит это движение в своей жизни. Придя в себя, Рузя представила это событие в ином свете: Лелек накинулся на нее и неизвестно чего хотел.

Феликс не стал разоблачать обман и оправдываться Отец бил его кожаным ремнем, браг Станислав весе лился. Лелек хотел утопиться от злости в реке, но она была слишком мелкая. Только промочи?! одежду.

Это был первый сексуальный опыт Фелека, первый физический контакт с человеком, не принадлежащим к семье Дзержинских.

Но в образовании невротических симптомов принимает участие не одно травмирующее впечатление, а целый ряд их.

Больше всех Дзержинский любил свою старшую сестру Альдону. Об этом он откровенно рассказал Софье Мушкат (будущей жене) в Кракове в 1910 году: «Домашние снисходительно улыбались. Они не догадывались, как сильно и глубоко было мое чувство. Это была чистая, настоящая любовь, может быть, даже не лишенная полового оттенка. Я чувствовал красоту ее рук, прелестный изгиб шеи, и меня очаровывал ее чудный контральтный голос. Меня прельщала ее манера деликатно есть, и я восхищался, глядя, с каким изяществом она владела ножом и вилкой, — искусство высшего порядка, которое мне долго не давалось. Я смотрел, как Альдона режет мясо, и детский экстаз проходил. Спазматический клубок откатывался, и я испытывал успокоение сладостного довольства, прильнув щекой к ее высокой груди».

Все картины, связанные с Альдоной, оставили яркий след в памяти младшего брата. Он помнил все. Или почти все. «В воскресенье утром мы все, чистые и сияющие стояли перед костелом.

Должно быть, шла последняя неделя августа, погода постепенно менялась, свет становился другим, на холмах за моим окном появились поблекшие деревья с маленькими желтеющими пятнышками, а здесь, перед костелом, с реки дул свежий ветер, женщины прихода, поднимавшиеся по ступеням крыльца, прижимали к ногам подолы платьев. Пока мы стояли в ожидании, мой летний костюм приятно продувало ветром, правда, прическа взлохматилась, а бриолиновая корочка кое-где нарушилась.

Альдона держала поля большой шляпы, под которой прятала от меня глаза. На ее руках были белые кружевные перчатки, доходившие ей только до запястий. Когда, наконец, началась служба, я оказался на одной из передних скамей рядом с Альдоной, где, собственно, и хотел оказаться. Она меня словно не замечала, чем вызывала во мне одновременно и признательность, и жестокие страдания. Я старательно листал молитвенник. Лицо ее под широкополой шляпой горело в мягком свете, падавшем от витражей, такой ее вид делал мою роль мальчишки-защитника более естественной и благородной. Не отрывая от нее глаз, я мысленно рисовал себе все, что сделаю с ней, и, должен сознаться, мне доставляли удовольствие гадкие садистские картинки, порожденные моим горьким мальчишеским смирением».

Я нарушила последовательность повествования, говоря о критических моментах. Начнем с начала. Феликс Дзержинский родился 11 сентября 1877 года в имении своих родителей — Дзержинове. Главная роль в семье принадлежала Хелене Дзержинской. Отец умер, когда ей было 32 года. На руках осталось семь детей. Старшей, Альдоне, — двенадцать, младшему, Владиславу, — немногим более года. Хозяйничать в крохотном имении Дзержинове некому, пришлось сдать землю в аренду за 42 рубля в год. Эти 42 рубля да скудная вдовья пенсия — вот и весь доход. Спасибо родственникам — помогали. В детстве ему казалось естественным, что кто-то из братьев и сестер постоянно гостит у бабушки или у других родственников, потом он понял, что «в гости» мама собирала их от нужды. Тетя Зося ни разу ни словом, ни взглядом не упрекнула его, но один раз довелось случайно услышать, как одна ее гостья говорила: «Эдмунду не следовало заводить такую семью, если он не мог ее прокормить». Неужели и до мамы доходили эти ужасные пересуды?

Мать рассказывала уже повзрослевшим детям историю своего замужества.

«Вашего отца привел в наш дом старый сапожник, шивший обувь для нашей семьи. Эдмунд случайно повстречался с ним на улице, когда после окончания Петербургского университета приехал в Вильно искать работу. Вакансий в виленских гимназиях не оказалось, и Эдмунд не знал, что же делать дальше.

«Я вижу, студент ищет работу, а что он умеет делать?» Эдмунд рассказал, кто он, и поведал о своих трудных обстоятельствах. «Я могу вас проводить к профессору Янушевскому, он как раз ищет учителя математики для своей дочери, но сначала пану учителю надо привести себя в порядок», — сказал старик, критически оглядывая дыру и отставшую подметку на левом ботинке «пана учителя». Эдмунд признался со стыдом, что у него нет денег, чтобы заплатить за починку. «Ничего, — ответил добрый гений в лапсердаке, — я сам починю, а деньги отдадите, когда будут».