Анатолий Иванов - Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы

В одной из передач узник X павильона Феликс Дзержинский обнаружил маленький комочек папиросной бумаги с текстом этой публикации. Прочел, поморщился, точно кислятину проглотил. «Уж очень смахивает на некролог, а я, дорогие товарищи, умирать не собираюсь».

Да, он был уверен, что рано или поздно, но жандармы его выследят. И все-таки поехал и не раскаивается в этом. Ему удалось установить своеобразный «рекорд». Сменил партийную кличку с Юзефа на Эдмунда, жил по паспорту Владислава Пташинского, а в городе его знали как австрийского подданного Леопольда Белецкого, ловко путал следы, обманывал филеров и продержался на воле почти пять месяцев.

Любящие сердца не воссоединились. Освобождение жены совпало с арестом мужа. Неизменной осталась идея и ее представительство на грешной земле — Партия. Партия — мать. Партия, требующая жертв и самоотречения. Партия карающая и награждающая. Партия дарует жизнь, она же и лишает жизни.

В письме от 24 июня Феликс пишет о глубоком влиянии, оказанном на него рассказами матери о национальном и религиозном преследовании поляков, белорусов и литовцев властями. Это определило его решение стать революционером. Каждое насилие, о котором он слышал, например Крожи (местечко в Литве, где в 1893 году царская полиция и казаки устроили массовую резню населения за отказ признать православную церковь), принуждение гимназистов говорить по-русски, ходить в церковь в табельные дни, система шпионажа в гимназии, он ощущал как насилие, совершенное над ним лично. И Феликс добавляет: «И тогда-то я вместе с кучкой моих ровесников дал (в 1894 году) клятву бороться со злом до последнего дыхания. Уже тогда мое сердце и мозг чутко воспринимали всякую несправедливость, всякую обиду, испытываемую людьми, и я ненавидел зло. Но идти мне пришлось ощупью… Но у Ясика — ты и все мы, ему не придется идти ощупью, и он обретет свою святыню как наследие от нас».

З. Млынарский в своих воспоминаниях о Феликсе Дзержинском, с которым в 1914–1915 годах сидел в Орловской губернской тюрьме, сообщает со слов Феликса, что клятву свою в 1894 году он дал вместе с горсточкой одноклассников в день вступления на престол Николая И, когда царские власти заставляли студентов и учащихся старших, классов Виленской гимназии принести присягу в верности царю.

Следствие тянулось ужасно медленно. Полковник Иваненко, а затем судебный следователь 1-го участка Варшавского уезда Грудинин — ему прокурор поручил производство предварительного следствия — не торопились. Опасный государственный преступник крепко-накрепко заперт в X павильоне Варшавской цитадели.

Феликс признал себя виновным в побеге с места вечного поселения и в проживании в Варшаве по чужому виду на жительство. Не отрицал он и своей принадлежности к социал-демократии Королевства Польского и Литвы, однако заявил, что являлся рядовым членом партий и никогда не состоял ни членом Главного правления, ни членом Варшавского комитета. Впрочем, Дзержинский как всегда, вообще отказался давать показания о своей практической работе в партии.

— Докапывайтесь сами, а я вам помогать не намерен, — заявил он Иваненко.

Допросы кончились, будущий приговор — каторга — не вызывал сомнений, решение бежать с этапа при первой же возможности принято, оставалось ждать суда. Ну что ж, тоже не впервой. И Феликс коротал долгие тюремные дни за чтением и размышлениями.

И, как всегда, когда ему вспоминались личные встречи с Лениным, в груди у него потеплело. Перед ним встало утомленное, осунувшееся лицо Ильича. Вот он, немного прищурив глаз, что придавало всему лицу лукавое, хитроватое выражение, протягивает ему через стал записку. В ней Ильич продолжает их разговор о том, что в подлинно революционной партии не может быть места оппортунистам и, в частности, меньшевикам-ликвидаторам, группировавшимся вокруг газеты «Голос социал-демократа». Эта записка запечатлелась в памяти Феликса, как на фотопластинке. Маленький листик бумаги, а на нем четким ленинским почерком написано: «Договор Ленина с Юзефом. «Это необходимо сделать!» — восклицание Юзефа на вопрос, необходимо ли исключить голосовцев из партии. II. VI.11» и подпись «Ленин». В свободном от текста правом нижнем углу Дзержинский приписал тогда: «Но как?» — расписался «Юзеф» и вернул Ленину.

Ответом на его вопрос было решение совещания о созыве Пленума ЦК РСДРП и Всероссийской общепартийной конференции. Они-то и должны были выполнить задачу очищения партии от ликвидаторов.

Ленина и Дзержинского объединял общий интерес к «чисткам». В 1917 году в статье «Как организовать соревнование» Ленин раскроет значение этого слова: «Тысячи форм и способов практического учета и контроля за богатыми, жуликами и тунеядцами должны быть выработаны и испытаны на практике самими коммунами, мелкими ячейками в деревне и в городе. Разнообразие здесь есть ругательство жизненности, порука в достижении общей, единой цели: очистки земли российской от всяких вредных насекомых, от блох-жуликов, от клопов-богатых и прочее, и прочее. В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы, как отлынивают от работы многие наборщики в Питере, особенно в партийных типографиях. В другом — поставят чистить сортиры. В третьем — снабдят их по отбытии карцера желтыми билетами, чтобы весь народ следил до их исправления, как за вредными людьми. В четвертом — расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом — придумают комбинацию разных средств…»

Исполнителем этой «очистительной» программы будет Феликс — соратник Ленина. Условия, созданные в Варшавской цитадели были совсем мягкими по сравнению с Ленинской программой «исправления», но Феликс страдал.

В тюрьме Дзержинский заново переживал все свои невзгоды. Он метался по камере — четыре шага от двери к окну, четыре обратно, пытаясь физической усталостью заглушить свое волнение и тоску.

— Ну что ты мечешься? Сядь, успокойся, — уговаривал его сокамерник Длугошовский.

— Не могу примириться с политикой Тышки по отношению к Ленину. Я ведь тоже, как член Главного правления, несу за нее ответственность, — с горечью отвечал Дзержинский. — И больше всего меня удручает, что отсюда, из тюрьмы, никак не могу влиять на это!

Два письма Феликса, присланные нелегально, пришли в Краков почти одновременно. Первое — Зосе. Он писал о том, что 12 мая 1914 года варшавский окружной суд за побег с поселения приговорил его к трем годам каторги. «Дело слушалось не более 20–30 минут вместе с совещанием судей и чтением приговора». Второе письмо было к Флориану — Стефану Братману, заменившему его в Кракове. Условный знак указывал’ что письмо содержит тайнопись и двойной код.