Бронислава Орса-Койдановская - Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

В 8 часов с повторным ультиматумом с нашего согласия направился в Зимний т. Чудновский. Прошло положенное время. Известий от т. Чудновского нет. Его задержали. Пальчинский колеблется: вести переговоры или расстрелять Чуднов-ского? Тов. Чудновский обращается к юнкерам и ударникам с призывом сдать оружие. Он говорит солдатам о всей безнадежности их положения. Это выступление производит замешательство среди георгиевцев. Часть георгиевцев колеблется, изменяет Временному правительству, слагает оружие и пытается выйти из Зимнего. Их увещевают офицеры, удерживают юнкера. Ударники разлагают женский батальон. Офицеры и юнкера чувствуют опасность в дальнейшем задерживании георгиевцев; их выпускают из дворца.

Появление на площади сдавшихся на момент приводит наши цепи в замешательство.

Сдались! — говорят появившиеся. Громовое» ура» радости катится через площадь. Сдавшихся уводят.

Женскому батальону офицеры говорят, что в случае сдачи им грозит насилие и расстрел от большевиков.

Несколько минут колебания обреченных… наконец, женский батальон принимает решение сдаться.

Их уже не удерживают и пропускают из дворца…

В наших цепях и ближайших резервах нетерпение, волнение, ропот сменяются торжественным, величественным настроением. Торжество победы размягчает сердца солдат.

Борцы чувствуют, что они у финала 8-месячной борьбы за власть. Последний акт столетней борьбы. Умирает уродливое старое, и в буре рождается величественное, радостнейшее, дорого стоющее новое…

Мы все охвачены настроением масс… Пьянит от победы…

Но неизвестность, что с Чудновским, туманит нашу радость.

Солдаты занимают штаб Петроградского округа. Антонов входит в штаб, хватается за телефонную трубку, звонит во дворец… Где Чудновский?.. Ждет ответа…

Я с Еремеевым объезжаю все позиции. Подтягиваем резервы. В штабах, которые набиты арестованными, все у телефонных трубок. Ждут ответа: кончено или нет. В Балтийском экипаже избавляем от самосуда матросов генерала Багратуни, при нас приведенного в экипаж.

Из штаба Балтийского экипажа по Адмиралтейской набережной едем через Дворцовый мост в Петропавловскую крепость, в наш руководящий оперативный штаб. Из Петропавловской передаем приказ цепям двинуться вперед, занимать все пункты на площади и двигаться к воротам дворца.

Берем с собой коменданта крепости т. Благонравова. Полным ходом несемся на автомобиле по Миллионной к Зимнему дворцу. Говорим себе: все кончено без одного орудийного снаряда…»

Есть в этом рассказе одна меткая фраза, оказанная в адрес Ленина: «Он метался по маленькой комнатке Смольного, как лев, запертый в клетку…»

И вот дверь клетки распахнулась. Лев вырвался на свободу. Он пришел в бешеный восторг. Он долго ждал этого момента, очень долго. Теперь в его руках была безграничная власть. И он мстил всем своим реальным и придуманным врагам. Мстил за брата, за свое долгое скитание по свету.

А чтобы в кровавую мельницу попало как можно большее количество людей, он дал большевикам безграничную власть. Страна утопала в крови. И это продолжалось не один год.

10 ноября специальным ленинским декретом спекулянты объявляются врагами народа и расстреливаются на месте. Согласно другому декрету, врагами народа объявляются крестьяне, которые имеют «излишки хлеба».

5 сентября 1918 пода появился декрет о создании концлагерей.

В книге С. Мельгунова «Красный террор в России 1918–1923» есть такие подробности.

«…Доходили устрашающие сведения о карательных экспедициях Особого Отдела В.Ч.К. во главе с Кедровым в Вологде и других местах… Кедров… прославился своей исключительной жестокостью… были случаи расстрелов 12—16-летних мальчиков и девушек… В Архангельске Кедров, собрав 1200 офицеров, сажает их на баржу вблизи Холмогор и затем по ним открывает огонь из пулеметов… В Вологде чета Кедровых жила в вагоне около станции… В вагонах происходили допросы, а около них расстрелы. При допросах Ревекка… била по щекам обвиняемых, орала, стучала кулаками, исступленно и кратко отдавала приказы: «к расстрелу, к расстрелу, к стенке!»… едет в Соловецкий монастырь и там руководит расправой вместе со своим новым мужем Кедровым… Заключенных по частям увозят на пароходе в Холмогоры, усыпальницу русской молодежи, где, раздевши, убивают их на баржах и топят в море. Целое лето город стонал под гнетом террора… В Архангельске Майзель-Кедрова расстреляла собственноручно 87 офицеров, 33 обывателя, потопила баржу с 500 беженцами и солдатами…».

В 1919 году в чекистском еженедельнике «Красный меч» писалось: «Для нас нет и не может быть старых устоев морали и «гуманности»… Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она покоится на светлом идеале уничтожения всякого гнета и насилия. Нам все разрешено».

А вот что писал в своих известных «Окаянных днях» в 1918 году лауреат Нобелевской премии Иван Бунин:

«2 марта.

«Съезд Советов». Речь Ленина. О, какое это животное!

Читал о стоящих на дне моря трупах, — убитые, утопленные офицеры. А тут «Музыкальная табакерка…

5 марта.

Серо, редкий снежок. На Ильинке возле банков туча народу — умные люди выбирают деньги. Вообще, многие тайком готовятся уезжать.

В вечерней газете — о взятии немцами Харькова. Газетчик, продавший мне газету, сказал:

— Слава Тебе Господи. Лучше черти, чем Ленин.

7 марта.

В городе говорят:

— Они решили перерезать всех поголовно, всех до семилетнего возраста, чтобы потом ни одна душа не помнила нашего времени.

Спрашиваю дворника:

— Как думаешь, правда?

Вздыхает:

— Все может быть, все может быть.

— И ужели народ допустит?

— Допустит, дорогой барин, еще как допустит-то! Да и что ж с ними сделаешь? Татары, говорят, двести лет нами владели, а ведь тогда разве такой жидкий народ был?..

Ночь на 24 апреля.

В Москве жизни уже не было, хотя и шла со стороны новых властителей сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя, нового чина и даже парада жизни. То же, но еще в превосходной степени было и в Петербурге. Непрерывно шли совещания, заседания, митинги, один за другим издавались воззвания, декреты, неистово работал знаменитый «прямой провод», — и кто только не кричал, не командировал тогда по этому поводу! — по Невскому то и дело проносились правительственные машины с красными флажками, грохотали переполненные грузовики, не в меру бойко и четко отбивали шаг какие-то отряды с красными знаменами и музыкой… Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь. А на тротуарах сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на пол пути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами: