Бронислава Орса-Койдановская - Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

В этом месте Крупская, вполне возможно, немного набивает цену своему возлюбленному. Во всяком случае, кажется странным, что «важный государственный преступник» получил всего лишь три года ссылки в Восточную Сибирь, да и то разрешили ехать за свой счет, а не этапом. Старые «политические» рассказывали об ужасах этапа: «Ссылку могли бы повторить, этап — никогда».

«Зная, что я знаю Владимира Ильича, — продолжает Крупская свою «исповедь на заданную тему», — двоюродная сестра поторопилась сообщить мне об этом. Я, конечно, сейчас же предупредила Ильича. Нужна была сугубая осторожность. Дело, однако, не ждало. Работа развертывалась. Завели разделение труда, поделив работу по районам. Стали составлять и пускать листовки…

Решено было еще издавать — благо была нелегальная типография — популярный журнал «Рабочее дело». Тщательно готовил Владимир Ильич к нему материал. Каждая строчка проходила через его руки.

Наше «Рабочее дело» не увидело света. 8 декабря было у меня на квартире заседание, где окончательно зачитывался уже готовый к печати номер. Он был в двух экземплярах. Один экземпляр взял Ванеев для окончательного просмотра, другой остался у меня. Наутро я пошла к Ванееву за исправленным экземпляром, но прислуга мне сказала, что он накануне съехал с квартиры. Раньше мы условились с Владимиром Ильичем, что я в случае сомнений буду наводить справки у его знакомого — моего сослуживца по Главному управлению железных дорог, где я тогда служила, — Чеботарева. Владимир Ильич там обедал и бывал каждый день. Чеботарева на службе не было. Я зашла к ним. Владимир Ильич на обед не приходил: ясно было, что он арестован. К вечеру выяснилось, что арестованы многие из нашей группы. Хранившийся у меня экземпляр «Рабочего дела» я отнесла на хранение к Нине Александровне Герд — моей подруге по гимназии, будущей жене Струве. Чтобы не всадить еще больше арестованных, было решено пока «Рабочее дело» не печатать.

Этот петербургский период работы Владимира Ильича был периодом чрезвычайно важной, но невидимой по существу, незаметной работы.

Сношения с Владимиром Ильичем завязались очень быстро. В те времена заключенным в «предварилке» можно было передавать книг сколько угодно, они подвергались довольно поверхностному осмотру, во время которого нельзя было, конечно, заметить мельчайших точек в середине букв или чуть заметного изменения цвета бумаги в книге, где писалось молоком. Техника конспиративной переписки у нас быстро совершенствовалась. Характерна была заботливость Владимира Ильича о сидящих товарищах. В каждом письме на волю был всегда ряд поручений, касающихся сидящих: к такому-то никто не ходит, надо подыскать ему «невесту», такому-то. передать на свидании через родственников, чтобы искал письма в такой-то книге тюремной библиотеки, на такой-то странице, такому-то достать теплые сапоги и пр. Он переписывался с очень многими из сидящих товарищей, для которых эта переписка имела громадное значение. Письма Владимира Ильича дышали бодростью, говорили о работе. Получая их, человек забывал, что сидит в тюрьме, и сам принимался за работу. Я помню впечатление от этих писем (в августе 1896 г. я тоже села). Письма молоком приходили через волю в день передачи книг — в субботу. Посмотришь на условные знаки в книге и удостоверишься, что в книге письмо есть. В шесть часов давали кипяток, а затем надзирательница водила уголовных в церковь. К этому времени разрежешь письмо на длинные полоски, заваришь чай и, как уйдет надзирательница, начинаешь опускать полоски в горячий чай — письмо проявляется (в тюрьме неудобно было проявлять на свечке письма, вот Владимир Ильич додумался проявлять их в горячей воде), и такой бодростью оно дышит, с таким захватывающим интересом читается. Как на воле Владимир Ильич стоял в центре всей работы, так в тюрьме он был центром сношений с волей.

Кроме того, он много работал в тюрьме. Там было подготовлено «Развитие капитализма в России». Владимир Ильич заказывал в легальных письмах нужные материалы, статистические сборники. «Жаль, рано выпустили, надо бы еще немножко доработать книжку, в Сибири книги доставать трудно», — в шутку говорил Владимир Ильич, когда его выпустили из тюрьмы. Не только «Развитие капитализма» писал Владимир Ильич в тюрьме, писал листки, нелегальные брошюры, написал проект программы для первого съезда (он состоялся лишь в 1898 г., но намечался раньше), высказывался по вопросам, обсуждавшимся в организации. Чтобы его не накрыли во время писания молоком, Владимир Ильич делал из хлеба маленькие молочные чернильницы, которые — как только щелкнет фортка — быстро отправлял в рот. «Сегодня съел шесть чернильниц», — в шутку добавлял Владимир Ильич к письму».

В общем, что ни говори, о такой тюрьме можно было бы только мечтать: кормят (похоже, на воле-то Ленин не сильно увлекался едой, раз получил язву желудка), шпики по пятам не ходят. Да и Крупская в рот не смотрит, думать не мешает. Книги — пожалуйста. Бумага — пожалуйста. И никаких лишних забот.

Все бы ладно, только опять вспоминается, как же сам Ленин относился к «политическим», которых уже сам сажал после революции. Да если бы только сажал!

Почти сразу же после октябрьского переворота были ликвидированы почти все судебные учреждения. «Врагами народа» объявляются крестьяне, которые имеют «излишки хлеба». Спекулянты расстреливаются на месте.

В ноябре 1917 года, по инициативе Ленина, образовывались Революционные Трибуналы, которые сначала состояли из семи человек, а затем и вообще из трех.

9 августа 1918 года Ленин посылает телеграмму в Нижегородский Совдеп, в которой требует «…составить тройку диктаторов, навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти…

Убийства без суда и следствия — обычное явление тех лет.

А Крупская тем временем с умилением продолжает: «Но как ни владел Владимир Ильич собой, как ни ставил себя в рамки определенного режима, а нападала, очевидно, и на него тюремная тоска. В одном из писем он развивал такой план. Когда их водили на прогулку, из одного окна коридора на минутку виден кусок тротуара Шпалерной. Вот он и придумал, чтобы мы — я и Аполлинария Александровна Якубова (заметьте, он предлагал это не одной Крупской, а так же и ее подружке — Б. О.-К.) — в определенный час пришли и стали на этот кусочек тротуара, тогда он нас увидит. Аполлинария почему-то не могла пойти (или не захотела? — Б. О.-К.), а я несколько дней ходила и простаивала подолгу на этом кусочке (возможность вырасти в глазах Ленина более чем прекрасная — Б. О.-К.).

Что собой представляли тогдашние «предварилки», можно прочитать и в воспоминаниях Кржижанов­ского: