Бронислава Орса-Койдановская - Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

Поэтому, если возможно, Лев Николаевич, вышлите и мне одну, две таких книги, я сделаю с ними все, что смогу…»

Вскоре от дочери Толстого, Татьяны Львовны, она получила книгу «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма.

Но одно дело только хотеть что-то сделать, и совсем другое, когда приступаешь к работе. В общем, и это занятие оказалось не для нее.

В 1880 году Крупская начинает посещать вечерние курсы для рабочих за заставой. И неожиданно там она находит себя. Там все равные. И никто не хихикает у тебя за спиной, никому нет дела до твоей безобразной прически, до неприятного запаха лука или чеснока во рту. Там все увлечены одной идеей, все громко говорят, кричат, все уверены в своей правоте, и эта уверенность передается и тебе.

Но, наверное, не существует в мире женской души, которая бы в тайне не мечтала о любви, о свиданиях, о страстных поцелуях, о нежных объятиях, о…

Крупская, конечно же, не была исключением.

И вот в революционном кружке она знакомится со студентом-технологом Классоном. Знакомится и тут же влюбляется в него. Тем более, что он, в отличие от всех ее прежних знакомых мужчин, не бросает на нее равнодушные или даже насмешливые взгляды, не ищет предлог, чтобы удалиться, а наоборот — улыбается, разговаривает с ней.

Настоящий революционер, одним словом.

Она начинает посещать его марксистский кружок. Они вместе читают, изучают «Капитал». Спорят о политике.

Первые объятия, поцелуи.

Трудно сказать, что нашел в Крупской Классон. Вполне возможно, он, в духе того времени, просто увидел в ней своего страстного единомышленника, единоверца. Одурманенный марксистскими идеями, он и на Крупскую смотрел сквозь этот дурман, и находил в ней нечто, чего не замечали все остальные.

Но возможен и другой вариант. Известно, что дурнушки значительно уступчивее, чем красавицы, и почему бы Классону не воспользоваться этим?

Тем более, вдруг что-то невероятное происходит с девушкой: она становится нежнее, веселее и — даже привлекательнее.

Окрыленная первой мужской лаской, ока вселяет в себя самоуверенность, и вот уже влюбляется в другого «товарища» — Ивана Васильевича Бабушкина, который часто провожает ее по ночным улицам Петербурга.

Но… Мужчины — везде и всегда мужчины. В любой женщине они готовы видеть любовницу, но жену — увольте. Тем более, большевики, которые выступали за «коллективную собственность».

Вполне возможно, что и Крупская поняла это очень скоро.

А тем временем наступил февраль 1894 года. Мать уже совсем разуверилась, что ее Надюша когда-нибудь выйдет замуж.

Но этот февраль очень многое значил в судьбе Надежды Крупской.

Вот что рассказывает исследователь жизни Крупской писательница Лариса Васильева:

«Надвигалась масленица. Все эти прелести природы и жизни мало интересовали Надежду Крупскую. Она работала в вечерней школе и штудировала марксизм. Среди книг и брошюр (Надежда их буквально проглатывала) попалась тетрадка. Готова была отложить в сторону, заранее зная: это марксист Герман Красин обсуждает вопрос о рынке, ставя его в тесную связь с марксизмом.

Машинально открыла тетрадку и заметила, что все поля испещрены пометками. Почерк четкий. Вчиталась.

Крупскую поразили необычность, смелость, категорически уверенный тон и язвительность читателя, писавшего на полях.

«Кто это?» — подумала она.

Среди знакомых марксистов не было ни одного, способного так глобально мыслить. Классон? Непохоже.

В тот же день, идя на занятия в рабочую школу, Крупская встретила Классона на улице. Случайно. Он спросил, придут ли они сегодня с ее подругой, Зиной Невзоровой, к нему «на блины». Под предлогом масленицы кружок Классона устраивал марксистский диспут. Сказала, что не знает, спросит подругу Зину, придет ли она. Идти не хотелось. Она уже изжила этот кружок (к тому же, у нее уже был Бабушкин — Б. О.-К.), а зря тратить время — не в ее характере.

Классон пожал плечами: будет интересно, придет один «приезжий волжанин», очень странный тип. Разделал под орех Германа Красина с его взглядами.

«Не тот ли? — подумала она, мгновенно вспомнив пометки на полях тетрадки Красина. И они с Зинаидой пришли «на блины».

Что было дальше, мы уже знаем по воспоминаниям самой Крупской.

«Я сидела в соседней комнате с Коробко и слушала разговор через открытую дверь, — вспоминала она. — Подошел Классов и, взволнованный, пощипывая бородку, сказал: «Ведь это черт знает, что он говорит».

«Что же, — ответил Коробко, — он прав: какие мы революционеры?».

Шло время.

«Зимою 1894/95 г., — рассказывала Крупская, — я познакомилась с Владимиром Ильичем уже довольно близко. Он занимался в рабочих кружках за Невской заставой, я там же четвертый год учительствовала в Смоленской вечерне-воскресной школе. Целый ряд рабочих из кружков, где занимался Владимир Ильич, были моими учениками по воскресной школе: Бабушкин, Боровков, Грибакин, Бодровы — Арсений и Филлип, Жуков.

Я жила в то время на Старо-Невском, в доме с проходным двором, и Владимир Ильич по воскресеньям, возвращаясь с занятий в кружке, обычно заходил ко мне, и у нас начинались бесконечные разговоры. Я была в то время влюблена в школу, и меня можно было хлебом не кормить, лишь бы дать поговорить о школе, об учениках, о Семянниковском заводе, о Торнтоне, Максвеле и других фабриках и заводах Невского тракта. Владимир Ильич интересовался каждой мелочью, рисовавшей быт, жизнь рабочих, по отдельным черточкам старался охватить жизнь рабочего в целом, найти то, за что можно ухватиться, чтобы лучше подойти к рабочему с революционной пропагандой.

Владимир Ильич читал с рабочими «Капитал» Маркса, объяснял им его, а вторую часть занятий посвящал расспросам рабочих об их работе, условиях труда и показывал им связь их жизни со своей структурой общества, говоря, как, каким путем можно переделать существующий порядок. Увязка теории и практики — вот что было особенностью работы Владимира Ильича в кружках.

Хождение по рабочим кружкам не прошло, конечно, даром: началась усиленная слежка. Из всей нашей группы Владимир Ильич лучше всех был подкован по части конспирации: он знал проходные дворы, умел надувать шпионов, обучал нас, как писать химией в книгах, как писать точками, ставить условные знаки, придумывал всякие клички. Вообще у него чувствовалась хорошая народовольческая выучка. Недаром он с таким уважением говорил о старом народовольце Михайлове, получившем за свою конспиративную выдержку кличку Дворник. Слежка все росла, и Владимир Ильич настаивал, что должен быть намечен наследник, за которым нет слежки и которому надо передать все связи. Так как я была наиболее «чистым» человеком, то решено было назначить «наследницей» меня. В первый день пасхи нас человек 5–6 поехало «праздновать пасху» в Царское Село к одному из членов нашей группы — Сильвину, который жил там на уроке. Ехали в поезде как незнакомые. Чуть не целый день просидели над обсуждением того, какие связи надо сохранить. Владимир Ильич учил шифровать. Почти полкниги исшифровали. Увы, потом я не смогла разобрать этой первой коллективной шифровки. Одно было утешением: к тому времени, когда пришлось расшифровывать, громадное большинство «связей» уже провалилось.