Бронислава Орса-Койдановская - Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

По мнению многих ученых, Ленин был невропси-хично больным, и болезнь эта развивалась с самого детства.

Не здесь ли стоит искать причины его громкого лая по вечерам на соседских собак?

Не здесь ли стоит искать причины его постоянного возбуждения, нервного, нездорового смеха по всяким пустякам, а иногда и совершенно без причин?

Не здесь ли стоит искать причины его нетерпимости к оппонентам, жажды мести всем, кто стоял у него на дороге?

В коммунистических средствах массовой пропаганды часто печатались воспоминания большевиков о необычайной доброте Ленина, о его сочувствии чужим бедам, горю.

Но тот же Плеханов, например, не раз отмечал, что «с Лениным в те годы было невозможно работать: он заводился по любому пустяку».

Мартов рассказывал, что «в спорах глаза Владимира Ильича становились холодными и жестокими, в них нельзя было смотреть без содрогания. Когда же он начинал кричать, лицо его болезненно искажалось, изо рта вылетала слюна».

Тем временем, писала Ц. Бобровская, «с наступлением нового, 1904 года дела большевиков пошли на улучшение. Открылись некоторые возможности для посылки наших людей на работу в Россию. В. И. Ленин прежде всего отправил туда одного из своих ближайших помощников в период создания «Искры» и главного организатора смелого побега искровцев из киевской тюрьмы в августе 1902 года — Николая Эрнестовича Баумана. Владимир Ильич знал его еще с 1896 года как организатора и пропагандиста петербургских рабочих кружков.

Бауман получил задание создать в Москве Русское бюро ЦК — большевистский центр, куда должна была стекаться информация о положении на местах и который помогал бы доводить указания В. И. Ленина до местных парторганизаций.

Второму участнику киевского побега, Литвинову, была поручена «граница», т. е. организация транспорта, перевозка при содействии контрабандистов (как не раз говорил Ленин, для достижения цели все средства хороши! — Б. О.-К.) нашей большевистской литературы».

О своей новой встрече с Лениным в 1904 году вспоминал П. Лепешинский:

«Новая моя встреча с Владимиром Ильичем произошла только в начале 1904 года, когда я, не прельщаясь перспективою шестилетней отсидки в гиблых местах далекой Якутии, бежал из Минусинска (куда был отправлен предварительно, до вынесения мне приговора) в Женеву.

В Женеве я знал только адрес Плеханова и по приезде в этот город с вокзала отправился прямо к нему. Он любезно принял меня, угостил кофе со сливками, но в завязавшемся разговоре сразу же хватил меня, что называется, обухом по голове.

— Э-е, батенька, да вы, видно, не знаете, что у нас тут после съезда произошла свалка такая, что скоро обе половины друг друга съедят и от них останутся одни только хвосты.

Оказалось, что я, по иронии судьбы, попал не к своим, не к Ленину, а в лагерь врагов, ибо и Плеханов, несмотря на его гордое заявление, что он стоит вне драки и якобы поставил перед собою неблагодарную задачу развести в разные стороны разъярившихся «драчунишек», на самом деле уже целиком и полностью ушел «по ту сторону баррикады».

Всякий товарищ, приехавший за границу, становился предметом «обхаживаний» и «улещивания» со стороны меньшевиков. Дан и Мартов проявили величайшее усердие, чтобы внушить мне твердое убеждение в том, что Ленин был причиной злоключений на съезде, поставивших партию под угрозу раскола. Оба приятеля, соревнуясь в «накачивании» меня бесчисленными анекдотами» из съездовских бытовых картинок, перебивая друг друга, стараются как можно скорее «освоячить» меня и присоединить мой голос к хору меньшевистских запевал.

Только что они ушли, как ко мне стучится в дверь новый визитер — П. А. Красиков. Посмеивается по поводу того, что я по приезде сразу попал в объятия меньшевиков. Затем начинается посвящение меня в эпизоды разгоревшейся борьбы (конечно, с точки зрения большевиков — Б. О.-К.).

— Да что тут толковать, идемте сейчас к Владимиру Ильичу. Он быстро вас отшлифует, — догадывается наконец Петр Ананьич.

И вот я опять вижу Ильича. Вид у него усталый, измученный.

Задал он мне несколько вопросов о том, как я поживаю, где сейчас находится моя семья и т. д.

Наконец Красиков спохватился:

— Владимир Ильич, я же к вам привел сего мужа, чтобы вы разрешили все его сомнения.

— Зачем? — улыбнулся Ленин.' — Пусть сам разберется. Есть печатные протоколы съезда. Пусть внимательно прочтет и сделает свои выводы».

Так, по рассказу П. Лепешинского, он стал большевиком.

Но можно ли сомневаться, что, приди в семнадцатом к власти меньшевики, в его воспоминаниях все выглядело бы несколько иначе?

Ведь «обрабатывали», «обхаживали» приезжающих с одинаковым усердием и меньшевики, и большевики одинаково. И уж что-что, а «сладко стлаться» Ленин и его окружение умели как нельзя лучше. И горы золотые обещали, не моргнув глазом. И обливать грязью своих оппонентов здорово умели.

В этом вы еще не раз сможете убедиться сами.

Кстати, в этот период некоторое время в семье Ленина жила, Мария Эссен, тридцатидвухлетняя социал — демократка.

Впоследствии она вспоминала:

«Никакого оратора не слушали так, как Ленина. Впервые я увидела его на трибуне в 1904 году в Женеве, когда он делал доклад о Парижской коммуне. Ленин на трибуне весь преображался. Какой-то весь ладный, подобранный, точно сделанный из одного куска. Вся сила сосредоточена в голосе, в сверкающих глазах, в чеканной стальной фразе.

Я до сих пор помню и эту речь, и тот энтузиазм, который она вызвала.

С собрания возвращались небольшой компанией, все были радостно возбуждены. Я спросила Ленина:

— Неужели мы доживем до того времени, когда Коммуна снова встанет в порядок дня?

Ленин встрепенулся:

— А вы сделали такой вывод из моего доклада?! — спросил он.

— Да, и не я одна, а все, кто слушал вас сегодня.

Слушать Ленина на собраниях, видеть его за работой, углубленного в книги, или за разрешением политических вопросов, слушать его планы поражения противников, его уничтожающие характеристики — все это давало яркую картину его многогранности. Но тот не знает Ленина, кто не видел его и в обычной домашней обстановке.

Я не встречала более жизнерадостных людей, чем Ленин. Его способность смеяться всякой шутке, умение использовать свободный час и находить повод для веселья и радости были неисчерпаемы.

Вспоминаются вечера, которые мы проводили у Ленина. Владимир Ильич обладал довольно приятным, несколько глуховатым голосом и очень любил попеть в хоре и послушать пение. Репертуар наш был довольно разнообразен. Начинали обычно с революционных песен — «Интернационала», «Марсельезы», «Варшавянки» и других. С большим чувством пели «Замучен тяжелой неволей», «На старом кургане в широкой степи». Нравились Владимиру Ильичу песни Сибири — «Ревела буря», «Славное море, священный Байкал» — и песнь о Степане Разине — «Есть на Волге утес». Особенно отчетливо пелся куплет: