Михаил Антонов - Провидец Энгельгардт

Помнится, довелось мне быть на концерте хора Полянского, и там молоденькая солистка с ангельским голосом спела песню «Ты повянь, повянь, бурь-погодушка». Зал аплодировал так, что, кажется, стены могли обрушиться. Артисты много раз выходили, кланялись, но на «бис» песню так и не спели. (Кажется, это вообще принцип Полянского.) Песня меня так очаровала, что я, несмотря на вечную занятость, прослушал все диски с записями хора, какие удалось найти, но там этой песни не оказалось. Так и не услышал я ещё раз этот шедевр.

Следующее обвинение крестьян со стороны помещиков и либеральных журналистов Энгельгардт отбивает с лёгкость, простым сопоставлением доводов обличителей с действительностью:

«Много слышно жалоб на то, что у крестьян слишком много праздников и притом в самое рабочее время… Крестьяне, например, не работают – опять-таки не все – на Бориса (24-го июля), потому что Борис сердит, как они говорят, и непременно накажет, если ему не праздновать, или баба, жавши рожь на Бориса, руку порежет… На Касьяна же крестьяне работают, хотя он тоже сердит, работают потому, что Касьян немилостив, – не стоит ему, значит, праздновать, отчего ему, Касьяну, и бывает праздник только в четыре года раз.

…у крестьян праздников меньше, чему чиновников. Крестьяне празднуют, как и чиновники, все годовые праздники с тою только разницею, что на Светлое Воскресенье празднуют всего три дня, а во многие другие праздники не работают только до обеда, то есть до 12 часов. Например, у меня всегда берут лён на Успенье, и часто случалось, что в этот день приходило до 60-ти баб. Кроме того, по воскресеньям, в покос, даже в жнитво, крестьяне обыкновенно работают после обеда: гребут, возят и убирают сено, возят снопы, даже жнут. Только не пашут, не косят, не молотят по воскресеньям – нужно же и отдохнуть, проработав шесть дней в неделю. Правда, у крестьян есть некоторые особенные праздники: например, они празднуют летней Казанской, Илье, в некоторых местностях Фролу и некоторым другим святым, но зато крестьяне не празднуют официальных дней. Сколько я понимаю, праздновать такие дни несовместимо с понятиями крестьян, потому что некому праздновать: крестьяне празднуют какому-нибудь святому. Праздновать день своего рождения также вовсе не в обычае у крестьян, именины еще крестьяне, особенно побывшие в городах и при господах, празднуют, но и тогда только, когда носят имя известного святого, например, Ивана, Ильи, Кузьмы, Михаила, но если имя малоизвестное, то крестьянин большею частью и не знает, когда он – именинник.

Если всё сосчитать, то окажется, что у крестьян, у батраков в господских домах праздников вовсе не так много, а у так называемых должностных лиц – старост, гуменщиков, скотников, конюхов, подойщиц и пр. и вовсе нет, потому что всем этим лицам и в церковь даже сходить некогда».

Но, кажется, венцом либерального охаивания всего русского был доклад агронома во время губернской сельскохозяйственной выставки:

«…господин агроном заявляет, что он получил хозяйственное образование в высшем агрономическом заведении, был послан для усовершенствования за границу и, наконец, заведовал хозяйством казенной формы, где убедился, что у нас неприменимы те улучшенные способы полевозделывания, которые употребляются за границею, что мы не можем употреблять улучшенные орудия, разумеется, вследствие «недобросовестности русского крестьянина», вследствие «невежества и бессовестности» батраков, вследствие «безответственности и известных нам качеств русского крестьянина относительно его пренебрежения и невнимания к чужой собственности». Дело, видите ли, в том, что когда агроном заведовал казенной фермой, то с ним случилось то, что случилось со многими хозяевами, которые без толку заводили плуги и разные улучшенные машины. Оказалось, что орудия и машины не производили того количества работы, которое полагается, что их портили и ломали, что лошади были худы и искалечены, что в рабочем сарае не было порядка, и орудия сваливались без разбору в кучу, «так что часто рабочий, выезжая в поле, опаздывал двумя часами, собственно, за невозможностью вытащить нужное орудие, что у него в хозяйстве пошла ломка орудий с ежедневной потерей различных частей снарядов и инструментов» и т. д. и т. д. Агроном, конечно, свалил всё на недобросовестность, невежество и прочие дурные качества русского крестьянина, пришёл к убеждению, что с таким народом ничего не поделаешь, и забраковал все улучшенные орудия. Затем, на основании различных соображений, агроном пришёл к заключению, что у нас неприменима плодосменная система, что мы не можем сеять клевер, не можем употреблять искусственные туки, улучшать скот и пр. Так что мы должны оставаться при старой трехпольной системе хозяйства, отдавать земли на обработку крестьянам издельно, с их орудиями и лошадьми, вести такое же скотоводство, как прежде, словом, делать то, что делается нынче в падающих год от году хозяйствах».

Можно себе представить, насколько дико было слышать это Энгельгардту, у которого и клевер сеяли, и систему полеводства применяли самую совершенную. Но вступать в полемику с докладчиком не было смысла, ибо из всех землевладельцев губернии добровольно на выставку приехал один только Энгельгардт, по обязанности прибыли владельцы имений, товары которых послужили экспонатами, и докладчик выступал в полупустой аудитории.

А что касается взгляда либералов на русский народ, то он и по сей день остаётся таким, какой высказал докладчик. Некоторые либералы, ожесточившись на не принимающий их взглядов народ, в исступлении приходят к выводу, что единственно правильное решение «русского вопроса» – это очистить нашу землю от этого быдла и ждать, когда её заселят представители более цивилизованных народов…

Особенно высоко ценил Энгельгардт артельный труд крестьян:

«В артели граборы всегда отлично ведут себя, ни пьянства, ни шуму, ни буйства, ни воровства, ни мошенничества… Все граборы пьют охотно, любят выпить, и когда гуляют дома, то пьют много, по-русски, несколько дней без просыпу, но в артелях ни пьяниц, ни пьянства нет. Никто в артели не пьёт в одиночку, а если пьют, то пьют с общего согласия, все вместе в свободное время, когда это не мешает работе ».

Работа у артели общая, но это не означает, что кто-то в артели мог укрыться за чужой спиной:

«Вообще согласие в артели замечательное, и только работа производится в раздел, причем никто никогда друг другу не помогает, хоть ты убейся на работе ».

Многие видят в этом проявление индивидуализма крестьян. А, может быть, это просто нежелание поощрять паразитизм, стремление к тому, чтобы каждый трезво оценивал свои силы и не вступал бы в артель, где он будет «слабаком», а искал поприще для приложения своих усилий в соответствии со своими физическими свойствами?